Экс на миллион

Да-да, я не оставил своей идеи принять участие в грядущей биржевой спекуляции на Уолл-стрит. И заранее начал к ней подготовку, параллельно решая вопрос с легализацией неправедно нажитого богатства. Моими добровольными и небескорыстными помощниками выступали те московские банки, которые занимались внешними переводами. Включая ограбленный с моей помощью банк московского общества взаимного кредита, который отныне охранял усиленный отряд городовых и в котором монтировалась электрическая сигнализация.

Подло? Или благородно? Если рассудить по уму, то кому придет в голову подозревать меня в финансовых операциях через банк, к ограблению которого я имел самое непосредственное отношение? Тем паче если я приносил кассирам крупные купюры, а не «катьки», доставшиеся во время налета? А если по сердцу — так лучше я комиссию немалую заплачу тем, кто мне, фигурально выражаясь, билет в Америку подарил. Так что я зачастил в Рыбный переулок до отъезда в Питер, ибо побаивался перемещаться по городу с большой суммой денег. Поменяю в банке у Рябушинского сотни на крупные, тысяч десять-двадцать — и в общество «взаимного кредита» ковать свое будущее.

Когда я впервые туда заявился 11-го марта, не скрою, очко подрагивало, хоть я и прифасонился, золотую булавку в галстук воткнул и запонками с бриллиантами мог похвастать. Меня встретили с распростертыми объятьями. Ну как же, зримое доказательство восстановления деловой репутации! Возвращение старого клиента! Я же на голубом глазу заявил лично принявшему меня седобородому директору, что снаряд в одну воронку дважды не падает! Он долго потом тряс мне руку, благодаря за столь изящную формулировку, которой он непременно воспользуется. Вот такая я циничная сволочь!

— Паспорта должны быть готовы, — обрадовал меня Володя. — И это удачно, что не нужно рисковать с их пересылкой в Москву. Я дам тебе адрес явочной квартиры наших соратников. Встретишь там Медведя. Он все устроит. Со своей же стороны попрошу о помощи. Нужно часть денег перевезти в северную столицу. Возьмешься?

— Возьмусь, — пожал я плечами. — Главное, чтобы твои товарищи не втянули меня снова в ваши террористические игры.

— Это не игра, Американец, а наша борьба не на жизнь, а на смерть. Ты, как никто другой, заслужил мое доверие. Сейчас в Петербурге готовятся очень серьезные акции. Твой совет мог бы пригодиться. Наше боевое крыло уже организационно оформилось. Ныне мы называемся эсеры-максималисты.

Ёксель-моксель! Опять двадцать пять! Сколько же можно! Неужели товарищи-революционеры решили: попала белка Вася в колесо — пищи, но беги? Не, пацаны, я пас. С вами мне не по пути. Максималисты — это значит, беспредельщики? Я не ошибся? Какой выбор? Остается одно: проскочить между огненными струями революционного помешательства и ярости карательного аппарата самодержавия, который, я уверен, медленно, но верно будет ко мне подбираться.

[1] Свайка — мужской половой орган. Подержаться за свайку — заняться онанизмом. Догадаться несложно, в каком значении здесь использовано это выражение.

[2] Шмара, маруха — так называли любовниц блатных. «Шмара» — это жаргон московских тюрем.

[3] Подлинное газетное сообщение.

Глава 18

Пошел вон!

Санкт-Петербург встретил нас серой хмарью и броневиком на площади перед Николаевским вокзалом.

«Что за чудо-юдо?» — удивился я, разглядывая этот странный гибрид «Гелендвагена», скрещенного с поделкой кустаря-одиночки, решившего поразить мир стимпанковским чудовищем. — Только мужика в кепке не хватает на башне для полноты картины. Ох уж, эти питерские понты!'.

— Автомитральеза от хранцуза, — объяснил нам словоохотливый, болезненного вида извозчик, обещавший доставить нас в лучшую в городе гостиницу для холостяков среднего достатка.

Во всяком случае такую вводную от меня получил. Сомнений в нашей финансовой состоятельности у него возникнуть не могло. Достаточно было взглянуть на Осю. Ося сверкал широкой золотой улыбкой. В его исполнении фраза «Зуб даю!» имела теперь двоякий смысл. В том числе, как заявление о личной системе срочного платежа. Пришлось нам накануне отправки в Северную Пальмиру раскошелиться в Москве на стоматолога. Все мои уговоры на выбор белого цвета, намеки на цыганский шик Ося отверг как несостоятельные и не соответствующие его системе ценностных координат, выраженной простыми словами: «мечта детства». Пришлось уступить, скрепя сердце, из человеколюбия. Все ж таки главный пострадавший. Не стал по этой причине тыкать ему в нос, что отныне он находка для филеров.

А их нам всерьез стоило опасаться. С документами у нас полный швах. Я так и остался с фальшивым паспортом на имя Василия Девяткина, ибо обещанная ксива от Пузана помахала мне ручкой вместе с отправленным Изей в небытие главвором. У пацанов чуть лучше — выписки из метрической приходской книги. При желании бдительные столичные стражи правопорядка могут их отправить домой пинком под зад. Одна надежда на подполье. Но контакты с ним с неизбежностью возвращали нас к исходной точке — к филерам, которые могли пасти явочные квартиры. «Скажу Осе, чтоб не вздумал девушкам улыбаться и вообще рот раскрывать», — мстительно подумал я.

Ага, размечтался. Ося с Изей за компанию, никуда за пределы Москвы не выезжавшие, челюсти поотваливали и давай извозчика терзать вопросами: а это что, а это, а зачем так, а почему этак? Что за тетка, орущая, будто режут, «селедки голански»? Почему городовые верхом? «Маринка» — это шлюха дорогая? Что за странные типы в белых цилиндрах за катафалком? Горюны? Жуть какая на покойниках деньгу сшибать. Почему корабликов на воде мало?

— Навигацию вот-вот откроют, тогда от лайб на воде не протолкнуться, — уже еле хрипел извозчик, словно попавший в допросную папаши Мюллера.

— Ух-ты! А лайба — это невская рыба?

Ребят все приводило в щенячий восторг. Мне же Петербург не глянулся. Дома кругом красивые, но все какое-то однообразное, в охряных и темно-красных тонах. То ли прямо с порога питерской тоской заразился, то ли не давал расслабиться, держал в напряжении увесистый чемоданчик с деньгами и платежными документами, то ли взял, да резко поумнел и перестал смотреть на окружающий мир, подобно моим парням, ничего не видавшим окромя своего Зарядья.

Поймал себя на том, что смотрю на них как старший брат на младших, заменивший им и мать, и отца. Откуда такая метаморфоза? Я ведь раньше до попаданства, не на войне, а на гражданке, как жил? Мне бы пива кружечку, да и в койку дурочку. А ныне? Взвалил на себя ответственность ни с того, ни с сего. Чуть ли ни в Доцента превратился: «редиска — нехороший человек», «вот вам английский словарь — выучить от сих, до сих»…

«А ведь, правда, Василий Петрович, что-то в тебе изменилось. Мысли разные в голове завелись. А от этих мыслей ведь не только венерические болезни происходят или порыв все и вся ниспровергнуть. Порою нечто дельное возьмет и мелькнет. Постарел, что ль? Как-никак четвертый десяток размочил. Пора и за ум браться. Хуже нет на свете, чем жить дураком».

Я почесал лоб под котелком и напряг извилины. С чего вдруг еще и такая метаморфоза?

«Не иначе, как подействовало общение с культурным слоем. Марья Ильинична, Плеховы и даже почтенный провизор Чекушкин — не последние люди, если разобраться. С такими меня жизнь еще не сводила. Язык опять же изучал, вот мозг дремавший и заработал. А еще газеты… Да-да, газеты! Чем еще время заняться в отсутствие интернета? И ведь хорошо пишут, собаки! Не чета блогерам из моего будущего! Порой так завернут, закрутят — не оторваться!»