Эльф из Преисподней. Том 2

— Я в Манхэттене второй день и не подозревал, что праймами могут быть не только Маат’Лаэде. Потому предлагаю извиниться, пока я не разозлился за болвана — уверяю, терпение у меня бездонное, но и истощается быстро.

Мгновение девушка размышляла, склонив голову. Затем встряхнулась и слепила улыбку, в которой почти не было вымученности. Тщательно непокорный локон, выбивавшийся из замысловатой причёски, коснулся уголка её губ. Он был выкрашен в рыжий и выделялся на фоне других, белокурых прядей.

— Я, Анна ван Ранеховен, прошу прощения за неосторожно брошенные слова. За то, что назвала тебя болваном, мальчиком (ты же старше меня?) и невежей.

— Последнего не припомню — по крайней мере, напрямую.

Улыбка Анны стала шире и естественнее.

— Существуй в мире такой чудесный и малопостижимый трактат, как кодекс светского этикета, в нём наверняка содержалось бы положение, согласно которому мужчина представляется первым.

В эту секунду я понял, что мне расхотелось сердиться на Анну. Жила в ней эдакая смесь непосредственности и утончённости, которая меня развлекала. Не говоря уже о том, что печаль из её сердца никуда не пропала. Её закопали глубоко-глубоко, задвинули в самый дальний уголок души, однако она саднила там, как незаживающая рана.

Анна привыкла страдать. Какой демон откажется познакомиться поближе с подобным чудом?

— Атананиэль эт’Мениуа к вашим услугам.

Я поймал её изящную ладонь, оценил её умилительную хрупкость, царственную бледность кожи и голубизну проступающих вен, стремительное биение пульса. Перевёл взгляд выше. На меня настороженно взирали широко распахнутые карие глаза, у зрачков которых сверкали золотистые крапинки. Под глазами залегли тени, замаскированные притираниями.

Я просто не мог не поцеловать руку Анны, прекрасно при этом осознавая, что Лютиэна теперь должна мчаться сюда на всех парах.

Ван Ранеховен мужественно стерпела поцелуй и убрала ладонь не раньше, чем положено по правилам. Понравилось ли ей — совсем другая история. Не думаю, что она сама это поняла.

А я понял, что ладонь ей не целовали. Да и кто бы стал? Маат’Лаэде чересчур горды, чтобы снисходить до признания человека, пусть и формально равного им, а с сектами и уж тем более тертами не стала бы церемониться сама девушка.

— Эт’Мениуа. Действительно не из Триумвирата, они требуют брать одну из фамилий их Домов при вступлении — хотя мало на свете эльфов, которые родились не в Манхэттене и честно разделяют их устремления.

— По мне так милый городишко.

— Не для тех, кто одержим желанием подарить всю Землю человечеству. И не для тех, кто считает, что человечество — зараза на теле планеты, которую следует перетерпеть.

— Так что там с садом? У тебя — у вас — у тебя неприятности?

— Рада, что в тебе запоздало проснулся такт. Опечалена, что он так быстро умер. Пожалуй, пойду по твоим стопам и убью свой. Дела моей семьи не предназначены для того, чтобы за их счёт утоляли праздное любопытство скучающие эльфы.

Анна окинула взглядом подошедшую Лютиэну. Обменялась с ней приветствиями, как бойцы на дуэли обмениваются пробными выпадами. Сестре не пришлась по душе чрезмерная вычурность Анны, а ван Ранеховен молчаливо осудила распущенность эльфийки, ведь та и не подумала натянуть верх купальника. На том и разошлись.

— Не буду мешать вам развлекаться, — сказала Анна, когда устала от натянутого пустословия. Мы отпустили её, и она пошла дальше вдоль берега, ни разу не оглянувшись на нас.

— Потрясающе самодовольна для человека, — заметила Лютиэна.

— Но достаточно ли для прайма?

Встреча с Анной отложилась в памяти — и как загадка, отгадать которую я не против, и как источник сладких, придушенных эмоций. Ван Ранеховен стремилась не выказать слабости, держаться достойно и величественно, а внутри неё горел крошечный костерок растерянности и отчаяния. Выпускала наружу она его лишь перед сном — подтверждением тому служили круги под глазами.

На девушку давила ответственность, которая оказалась ей не по силам.

Не то чтобы её судьба надолго отвлекла меня от главной цели сегодняшней поездки — отдыха в компании сестры. Её присутствие затмило на время паразита, угнездившегося в демонической сущности.

Наконец она засопела рядом, подставившись солнцу.

И всё же с осколком ангела надо было что-то делать, и как можно скорее. Я ведь не знал, как быстро он преобразует меня и насколько сильны изменения. Смогу ли я удержать его от вторжения в новонаращенные участки? Если нет, то придётся резать по-живому, умещаться буквально в крохи самого себя.

Я стану не сильнее самого обычного смертного, и как долго займёт восстановления из этого состояния, можно было лишь предполагать.

Иной вариант включал в себя убийство разросшегося червя голодом. Боги не впитывали эмоции так, как это делали мы. Тем не менее обращение паразита с привязанностью Лютиэны чересчур напоминало моё обращение с чувствами — за исключением того, что я нацеливался на другую половину спектра.

Ощущать себя подопытной свинкой было в диковинку. Но я бы предпочёл, чтобы эта роль досталась другому, чтобы я мог изучать состояние пациента извне.

Если не кормить червя светлыми эмоциями, он ослабнет, как ослаб бы я без эмоций смертных. Но может ли это навредить мне или просто лишит той мощи, которой я поразил Эринию и Эвмениду?

За тысячелетия жизни для меня практически не осталось тайн, достойных изучения. Потому-то я так гнался за новыми переживаниями. И вот пожалуйста: Земля вывалила целую груду секретов на мою голову, отчего-то вознамерившись заставить меня опробовать их на себе лично.

Но не этого ли я искал, когда выбирался за Пелену?

Я искал способ вернуться в Эфирий, а также инструмент, с которым развоплотить Карнивана и его ищеек стало бы плёвой задачей.

Теперь к этим целям добавились убийство Иешуа (а убить уже мёртвого могущественного бога практически невозможно) и разборки с Ткачами.

Приближал ли меня к достижению этих пунктов Манхэттен?

Небо наполнилось далёким гулом. Я посмотрел вверх и увидел ракету, которая рвалась к звёздам сквозь синее небо.

В этом стремлении, в этом пламенеющем порыве просматривалось нечто символичное.

Я поднял ладонь и, закрыв яркую точку, сжал пальцы.

Когда Лютиэне надоело валяться на пляже, мы вернулись в наше пристанище. Сестра отправилась в душ, а меня привлекли эмоции, горевшие в сердце апартаментов. В гостиной (одной из тех, что выглядели более-менее прилично) я застал прелюбопытную сцену.

Фаниэль, вырядившаяся в нелепую плетёную юбку, поверх которой натянула груботканую рубаху, нависала над бедным Петром, как волна цунами над прибрежным городком. Бедолага сжался в комочек на краешке роскошного дивана (с его габаритами смотрелось потешно) и выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание.