Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
В свою очередь, лирический герой (самолет и третий первач) тоже ведут себя одинаково: «Убит. Наконец-то лечу налегке! / Последние силы жгу» = «У тебя последний шанс, эх, старина! <.. > Нужен спурт, иначе крышка и хана!».
Еще одним предшественником «ЯКа-истребителя» можно считать «Сентиментального боксера» (1966): «Противник Смирнов — мастер ближних боев» (АР-17-
180) = «Эх, тоже мне — летчик-ас!» /2; 88/; «<Да> что же он делает, этот Смирнов?» (АР-17-180) = «Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!»; «Вот он опять послал в нокдаун» = «Опять заставляет в штопор»; «Я вижу: быть беде!» = «Я вижу: решил на таран!»; «Вот он прижал меня в углу» = «Вот сзади заходит ко мне “мессершмитт”»; «Вот я едва ушел» = «Я выхожу из пике! <.. > Уйду — я устал от ран!..»; «.. бой веду пассивненько» (АР-17-184) = «Но снова приходится слушаться мне»; «Ведь наш одесский лучший врач / Мне челюсть заменил» /1; 471/ = «Меня механик заштопал».
***
В 1968 году, помимо «Песни самолета-истребителя», появляется ранняя редакция «Разговора в трамвае», которую мы уже сопоставляли с «Гербарием» (с. 635–636). А сейчас выявим параллели с песней «Ошибка вышла»: «Путаете
В «Разговоре в трамвае» герою порвали китель: «Вон уже дыра с кулак на кителе» /2; 497/ (позднее эта ситуация повторится в «Аэрофлоте»: «Я помню, как на мне порвали китель» /5; 563/), а в «Истории болезни» — рубаху: «Спешат, рубаху рвут».
Еще одно произведение 1968 года, имеющие важные связи с медицинской трилогией, — это «Дворянская песня». Здесь противником героя является граф, а в «Истории болезни» — главврач. И поскольку подтекст в обоих произведениях — один и тот же, совпадают манера поведения героя, его обращение к оппонентам и даже стихотворный размер: «Закончить не смогли вы кон, верните бриллианты!» = «Зачем из вены взяли кровь? / Отдайте всю до капли!» /5; 402/; «Но наперед — всё лживо!» = «Не надо вашей грубой лжи!» /5; 381/; «Ну да, я выпил целый штоф» = «Я перепил вчера» /5; 400/; «Пусть он расскажет, старый хрыч» = «И мне готовила укол / Сердитая карга» /5; 386/; «Я злой, когда войду в азарт» /2; 395/ = «Я злую ловкость ощутил»; «Ах. граф, прошу меня простить, я вел себя бестактно» (АР-11-100) = «И я воскликнул: “Виноват! / Я не ту<да попал>” <…> Ах! Как нестрашно прыгал шприц / В руках у медсестры» [1958] [1959] [1960] ; «Хотел просить наедине» = «Доктор, мы здесь с глазу на глаз»; «Дурак! \ Вот как! Что ж, я готов!» = «Хотя для них я глуп и прост»; «Ответьте, если я не прав <…> За вами выбор, живо!» = «Отвечай же мне, будь скор»: «И хоть я шуток не терплю…» = «Меня, ребята, не дурачь!»303 /5; 389/; «Но я могу взбеситься!» = «И раньше был я баламут» /5; 391/; «И вы, барон, извольте сесть» /2; 395/ = «Стою я — в пол ногами врос: / “Извольте соблюдать!”» /5; 381/; «Тогда я графу прострелю, / Пардон муа, ягодицу!» (вариант исполнения3°4) = «От папирос не откажусь. / [Мерси] Начальник, чиркни спичкой!» (АР-11-61).
1958
РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. Зоб.
1959
Другой черновой вариант этой реплики: «Меня попробуй одурачь, — / На протокол кошу, — / Я, гражданин начальник врач, / Туфты не подпишу!» (РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 15об.), — в том же 1976 году отзовется в стихотворении «Черны все кошки, если ночь…»: «Меня попробуй разгляди, / В меня попробуй попади, / Мне ночь — надежный дом». Отметим еще один общий мотив: «И я подумал — боже мой, / Мне, видимо, не лгут”» (РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 22) = «Быть белым — боже сохрани! — / Как на глазу бельмом» (АР-6-195).
1960
Москва, у В. Абрамова, 30.05.1968; Ленинград, у М. Крыжановского, 06.07.1968.
Кроме того, главный герой «Дворянской песни» находится по уши в долгах и, будучи в нетрезвом виде, любит затевать скандалы, а обе эти черты как раз характерны для лирического героя Высоцкого: «Я весь в долгах, пусть я не прав, имейте снисхожденье!» /2; 396/ = «Ох, да помогите, помогите, помогите / все долги мне заплатить» /5; 625/, «За меня ребята отдадут долги» /1; 59/; «И вот пришлось затеять мне дебош и потасовку» /2; 101/ = «По пьянке устроишь дебош» /1; 409/, «Пусть другие пьют в семь раз пуще нас. <.. > Я и буйствовать могу — полезно нам» /2; 570/, «Лил на стены вино, а кофейный сервиз, / Растворивши окно, взял да выбросил вниз» /2; 27/.
В 1972 году пишется стихотворение «Набат», ситуация в котором имеет много общего с «Историей болезни». Поэтому звонарь, который является alter ego автора, характеризуется точно так же, как лирический герой: «Может быть, сошел звонарь с ума! <.. > Нет, звонарь не болен» = «Быть может, правда я больной! / А здесь — поберегут…» /5; 382/, «Но я здоров, здоров, как бык» /5; 379/.
И нашествие чумы, и действия врачей вызывают страх: «Страх овладеет сестрою и братом, / Съежимся мы под ногами чумы» = «В страхе съежилась бумага»; «Путь уступая гробам и солдатам» = «Напоминает — прямо в морг / Выходит зал для пыток». Поэтому звучит одинаковый призыв: «Поторопитесь друг друга звать братом» (АР-4-73) = «Скажите всем, кого я знал: / Я им остался братом!».
Неудивительно, что и люди в «Набате», и лирический герой в «Истории болезни» оказываются в одинаковом положении: «Что у вас со слухом? <…> Ваши крики робки» (АР-73) = «Уже я свой не слышу крик». При этом говорится о неизлечимости всего мироздания: «Нет! Звонарь в раздумьи, это мир в безумьи» (АР-4-73) = «Всё
человечество давно / Хронически больно». Также в черновиках используются одинаковые обороты: «Орадур и Сонгми, может быть, напомнит / Старикам и молодым звонарь» (АР-4-71) = «Хворает млад и стар» (АР-11-58). А власть названа безымянными местоимениями: «Но у кого-то желанье окрепло / Выпить на празднике пыли и пепла» /3; 407/ = «Влетело что-то, кто-то сел / Кому-то на плечо. / И кто-то каркнул: “Nevermore!”…» /5; 395/, «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно» /5; 81/.Интересно также сопоставить медицинскую трилогию с «Чужой колеей» (1972), в которой об одном из героев сказано: «Вот кто-то крикнул, сам не свой: / “А ну, пусти!”. / И начал спорить с колеей / По глупости. <…> Чудака оттащили в кювет». А вот как лирический герой Высоцкого описывает свои собственные действия в песне «Диагноз»: «В положении моем / Лишь чудак права качает».
Как видим, в «Чужой колее», помимо лирического героя, ведущего повествование, имеется еще один образ автора — чудак, — о котором говорится в третьем лице. Но этим не ограничиваются сходства: «И начал спорить с колеей / По глупости» = «Прикинусь я, что глуп да прост» /5; 396/; «Чтоб не мог он, безумный, мешать…»/3; 449/ = «Мой диагноз — паранойя…»; «Вот кто-то крикнул, сам не свой: / “А ну, пусти!”» = «…но я как заору: / “Чего строчишь? А ну, покажъ / Секретную муру!”»; «И слезы лью, и охаю» = «И слезы с искрами из глаз» (АР-11-39); «Условья, в общем, в колее / Нормальные. <...> Чудака оттащили в кювет» = «.Доктор, если осерчает, / Так упрячет в желтый дом. / Правда, в доме этом сонном/Нет дурного ничего…».
Совпадает даже нецензурная характеристика, которую лирический герой дает колее и врачам: «Чужая, сука, колея» [1961] = «Колите, сукины сыны..» [1962] .
Далее герой говорит: «Я кляну проложивших ее». А раз чужая колея символизирует советское общество (подобно лабиринту в стихотворении «В лабиринте»), то под «проложившими ее» подразумеваются основатели СССР, как и в песне «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (1970): «Шлю проклятья Виленеву Пашке» (то есть В.И. Ленину), а также в более поздней песне «Летела жизнь»: «А те, кто нас на подвиги подбили, / Давно лежат, съебурившись, в гробу» /5; 493/. Причем в основной редакции последней песни иронически говорилось о сибирских лагерях: «Нас закаляли в климате морозном — / Нет никому ни в чем отказа там». И о таком же «изобилии» шла речь в «Чужой колее»: «Отказа нет в еде-питье / В уютной этой колее».
1961
Москва, у Высоцкого, для Т. Кормушиной, 25.12.1974; Париж, студия М. Шемякина, март 1975.
1962
Кроме того, в самиздатской работе 1983 года отмечалось, что «в строках “когда давили под ребро, / как ЕКаЛо Мое Нутро!” виртуозно закодировано присловье Е-к-л-м-н\» (Лебедев В.П, Куликов Е.Б. Поэтическая фразеология Владимира Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. 1. М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 1997. С. 175), замещающее, в свою очередь, нецензурное выражение на букву «ё».
Следует также обратить внимание на сходства между «Чужой колеей» и «Памятником» (1973): «А вот теперь из колеи / Не выбраться» = «Не стряхнуть мне гранитного мяса»; «Я кляну проложивших ее» = «Онемел я в граните проклятом» (АР-638); «Отказа нет в еде-питье / В уютной этой колее» = «Разжирел я и плаваю в сале» (АР-5-134), «И довольством на версты разило / Из беззубой улыбки моей» (АР-6-36); «И доеду туда, куда все» = «Все там будем!»; «Прошиб меня холодный пот / До косточки» = «Только судороги по хребту»; «И я прошелся чуть вперед / По досточке» = «Не пройтись ли по плитам, звеня?»; «Хотя пристроился вполне / формально я» (АР-2-146) = «И с тех пор, как формально я умер…» (АР-5-134), «С той поры я формально покойным / Не считаюсь» (АР-6-39).
Alter ego автора в «Чужой колее» (чудак) и лирический герой в «Памятнике» стремятся уничтожить колею и памятник: «У колеи весь левый склон / Разбил и покорежил он» (АР-2-146) = «.. Когда вырвал я ногу со стоном / И осыпались камни с меня». В результате герой вырывается из чужой колеи и из памятника.
Еще одним предшественником «Памятника» является «Бег иноходца» (1970).
В обоих случаях лирический герой говорит о своей непохожести на других людей: «Я скачу, но я скачу иначе <…> По-другому, то есть — не как все» = «Выбивался из общей кадрили /Ив обычные рамки не лез» /4; 260/; однако его «исправляют» в соответствии с общепринятыми правилами: «Вот и я подседлан и стреножен» = «Я стою — и ужат, и обужен» (АР-5-130); и подвергают истязаниям: «Рот мой разрывают удила» = «Из разодранных рупоров все же / Прохрипел я: “Похоже, живой!”»; «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «К пьедесталу прибив “ахиллес”»; «Мне набили раны на спине, / Я дрожу боками у воды» = «Только судороги по хребту»'.
Совпадает и концовка обеих песен: иноходец выбрасывает седока и приходит к финишу первым, а лирический герой стряхивает с себя камни и обретает свободу.
Некоторые мотивы из «Памятника» разовьются в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979): «И немел я, ужат и обужен» (АР-11-122) = «И я немел от боли и бессилья»; «Прохрипел я: “Похоже, живой!”» = «Мой хрип порой похожим был на вой. <…> И лишь шептал: “Спасибо, что живой!”»: «Когда ногу ломал я со стоном…» (АР-6-38) — «И, улыбаясь, мне ломали крылья»; «И с меня, когда взял я да умер…» = «И я со смертью перешел на ты».