Эти несносные флорентийки

— ... и комиссар Тарчинини испытывает к ней чувства...

— ...отцовские, Луиджи, отцовские!

— Ma que! Ромео, такой род отцовских чувств может стать предметом судебного разбирательства!

Роццореда расхохотался, а Ромео стыдливо покраснел. Он подождал, пока его коллега покончит с этой игрой, на его взгляд, не совсем уместной, и поднялся.

— Я хотел, чтобы это путешествие во Флоренцию проходило в другом русле, но, совершенно искренне, я не сожалею. Во всяком случае, я рад был встретиться с тобой.

Ромео протянул руку своему другу. Тот не торопился пожать её. Тарчинини поколебался секунду, потом огорчённо спросил:

— Ты не хочешь пожать мне руку, Луиджи?

— Так уж получается, Ромео.

— Не понимаю!

— Я не могу пожать тебе руку, прежде чем ты не простишь меня за нехороший трюк, который я выкинул.

Веронец заволновался:

— Объяснись же наконец!

— Единственное моё оправдание, Ромео,— это то, что я восхищаюсь тобой, отсюда и мой поступок.

— Очень мило с твоей стороны, и я польщён...

— ... Вот на каком основании я обратился к высшим инстанциям, через посредство одного из моих друзей, для того...

— Для чего?

— ... для того, чтобы из Вероны тебя временно откомандировали сюда для ведения дела.

Ромео грустно вздохнул:

— Ты сделал это, Луиджи?

— Я сделал это Ромео. Прошу тебя простить меня.

— Это не шутка, нет?

Роццореда протянул своему другу телеграмму:

— От твоего начальника.

Тарчинини убедился в справедливости слов флорентийца, который продолжал:

— Конечно, мы берём на себя издержки по твоему содержанию. Тебя ждет номер в «Астории».

— Спасибо. Только решение проблемы не в «Астории», а во дворце Биньоне, и я остаюсь там.

Комиссар искренне воскликнул:

— Ты великолепен, Ромео!

— Я знаю. Предупреждаю тебя, Луиджи, что у меня нет намерения покрыться плесенью во Флоренции. Через сорок восемь часов я найду тебе твоего преступника и отправлюсь домой.

Роццореда несколько скептически отнёсся к этой реплике:

— Ты не хвастаешь, Ромео?

С неподдельной искренностью папа Фабрицио ответил:

— Я никогда не хвастаю!

Он верил в это.

— Когда ты начнёшь?

— Сейчас же. Я возвращаюсь в Сан-Фредьяно.

— Сколько нужно инспекторов в твоё распоряжение?

— Один. Больше — это уж слишком много.

— У меня, кажется, есть тот, кто тебе нужен. Я отправлю его к тебе, как только он вернётся. Замечу, что для тебя, Ромео, эта история не должна представлять больших трудностей. Мы знаем, что погибший был шантажистом. Тебе нужно лишь узнать, кого он пытался шантажировать. Огорчительно, конечно, что у большинства жильцов подмоченная репутация. Но это вопрос отбора.

Тарчинини с умилительной недоверчивостью взглянул на своего друга и вложил в этот взгляд столько настойчивости, что тот возмутился:

— Что ты на меня так смотришь?

— Ma que, Луиджи, мне жаль тебя! Ты воображаешь, что, если какой-то тип побывал в тюрьме за шантаж, то он будет заниматься шантажом всю свою жизнь?

— Зачем же он тогда под покровом ночи проскользнул во дворец?

— Любовь.

— Что ты плетёшь?

— Луиджи, не забывай, что я веронец и что в Вероне мы дышим любовью! На десятом году жизни мы убеждаемся, что в мире нет ничего более значительного, чем любовь, счастливая или несчастная, но она основа всего!

— Если я тебя правильно понимаю, твой Ромео-мясник пробирался к Джульетте, а его убили? Какой-нибудь Капулетти, наверное.

— Может быть, тот, кого он шантажировал, и кто воспользовался его неосторожностью.

— Везде романтика, да?

— Но это действительно так, Луиджи, ты вскоре в этом убедишься.

Тарчинини, полный безмерной гордости, вышел из здания полиции и удивился, что карабинеры не отдают ему честь.

***

Когда Ромео вернулся домой, сын, послушно сидевший за столом, заметил:

— Тебя долго не было. Я скучал.

— Послушай меня, Фабрицио. Ты переживаешь момент, который с гордостью будешь вспоминать потом.

— А?

Ребёнок, казалось, не испытывал чрезмерного энтузиазма. Его отца это задело.

— Ты что, не знаешь, что этой ночью...

Мальчишка перебил:

— Ухлопали одного типа. Он мне не нравился. Так ему и надо!

— Представляешь, флорентийская полиция не чувствует себя способной обнаружить преступника и, узнав о пребывании в их городе знаменитого Тарчинини...

— Это ты, что ли, знаменитый Тарчинини?

— Ma que! А кто тебе ещё нужен, а?

— Значит, я тоже знаменитый, раз я твой сын?

— Тебе совсем не трудно будет стать таким, если ты будешь стараться походить на меня. Как бы там ни было, флорентийцы умоляли меня помочь им, и мне придётся это сделать, прежде чем мы уедем в Верону.

— А мама?

— Что мама?

— Что она скажет, если мы не вернёмся?

— Знай, мой мальчик, что кроме семейных обязанностей, есть ещё долг, и я обязан посвятить себя ему. Понимаешь?

— Я понимаю только, что если мы приедем с опозданием, то мама будет очень кричать, несмотря на весь долг!

В первый раз Ромео задал себе вопрос, не разочарует ли его этот ребёнок, на которого он возлагает столько надежд.

В это время в дверь постучали. Фабрицио побежал открывать и отступил на шаг перед гигантом, возникшим на пороге.

— Синьор комиссар Тарчинини?

Ромео с широко открытыми глазами смотрел на эту живую гору, ростом приблизительно 190 сантиметров и весом килограммов 140.

— Он самый.

— Инспектор Энрико Бергама в вашем распоряжении.

— Наверное, вам будет не очень удобно производить слежку.

— Меня часто используют при допросах и арестах. Я очень сильный.

— Не сомневаюсь в этом. Комиссар Роццореда думает, что я нахожусь в опасности, послав мне такой экземпляр?

— Когда ловишь убийцу, синьор комиссар, всё время находишься в опасности.

Ромео с трудом сглотнул. Вообще, быть может, он был неправ, когда заупрямился и остался во дворце, да ещё с Фабрицио. Только теперь он уже не может идти на попятную, иначе ударит в грязь лицом перед флорентийцами.