Это было у моря

Он пробродил по молу еще с полчаса, отгоняя ненужные мысли и еще более ненужные ожидания. Стоило бы пойти спать — но наработанный график не давал никакой возможности отрубиться так рано. Поэтому Пес продолжал гулять — домой идти не хотелось. И хотелось, вместе с тем — там была фотография, заныканная между двумя томами религиозного содержания. На него, как это бывало и раньше, внезапно накатило дикое желание взглянуть на ее лицо. Не было всего остального — но это можно было домыслить.

Какая он теперь? Волчонок что-то упоминала про волосы — она их постригла опять — и теперь они у нее больше не черные — рыжие. Как на фотографии. Как в его постыдных мечтах. В редких мучительных снах. Тех самых снах, после которых единственным спасением было напиться.

Но, после всех россказней младшей Старк, даже выпивка перестала приносить облегчение — все становилось лишь горче и явственнее. Он оторвался от нее, чтобы быть сильнее — а становился лишь слабее и неизбежно скатывался в грязь — так же, как его отец в свое время. Это было бы смешно — если бы он сам не видел результата и не ощущал его на собственной сожженной физиономии. Пес всегда утешал себя тем, что он властвует над бутылкой — не она над ним. Впоследствии оказалось - особенно в последний период - что он слегка лукавил на тему. Но если остальные вещи мало от него зависели, то эта — да. Поэтому так и не допитая Таргариеновская бутыль вск еще стояла вечным монументом на подоконнике — напоминанием о том, почему, кого и на что он променял. Эта мысль отлично отрезвляла его — эта, и мерзкая фраза из латыни про время. Он помнил ее даже во сне.

Долги у него еще остались. Как минимум, два, а то и три — если считать Таргариена. И еще один — который никогда, видимо, не будет оплачен. Один за ненависть, другой за ложь, третий за дружбу и последний — за жизнь. За тот кусок, что он успел прожить — единственный за все его существование, который можно было считать жизнью.

Он прошел два круга по городу, зарулил в круглосуточный магазин, где купил себе блок сигарет. Владелец, что в позднее время сам стоял за прилавком, уже успевший узнать про неожиданную удачу своего раскормленного сынка, на радостях даже сделал Псу скидку на курево. Видимо, Венса новичок устраивал.

Он мог бы дойти до Танцующего Ветра и спросить самолично — или понаблюдать за новым вышибалой. Но Псу этого почему-то страшно не хотелось - словно эта страница жизни была уже перевернута — окончательно и бесповоротно. Он зайдет туда завтра — получить окончательный расчет и забрать полагающиеся ему за этот месяц деньги. Квартира была оплачена до конца мая — тут нечего было и заморачиваться. Вещей у него так не скопилось — только тряпки, которые отлично влезут в кофры, несколько книг, что он купил себе сам — от нечего делать — да так и не прочел, пистолет и две бумажки — фотография и рисунок — самое ценное, что у него имелось.

Ноги сами принесли его обратно к маяку. Было уже далеко за полночь. Ранняя луна показалась и уползла, ветер раздул лёгкие облака, что до этого морщили небо, словно складки ткани. Белые волны на темной простыне ночи. Теперь над серовато-синим морем распахнулась совершенно чернильная тьма, усыпанная бледными точками звезд. Пес выкурил последнюю сигарету из старой пачки — глядя на когда-то пугающий своим оскалом, а теперь как-то неожиданно съёжившийся и безобидный, проржавевший маяк, торчащий посреди залива остовом прежнего величия. Над ним горела крупная горошина: не то звезда, не то планета. Она не притягивала к себе взгляд, как треклятая луна, но легко, на небольшое расстояние, освещала чёрное пространство вокруг себя. На нее не страшно было смотреть — и даже мысли, что приходили в голову, уже не были насколько прожжено-безнадежными, как те, что наполняли его голову каждое загребучее полнолуние, но, скорее, наполнялись каким-то новым, неясным еще ожиданием — как ветер, что гнал свежесть и брызги с поверхности воды.

Утром следующего дня — это был как раз понедельник, Пес забрал свой жалкий заработок за май месяц, ехидно попрощался с жуком-навозником Венсом, чуть более сердечно с Ви и ее матерью, хозяйкой квартиры, и, заправив мотоцикл под завязку, двинул туда, где малютку Харлей дожидался ее законный хозяин. Ветер был попутный — и дорога обещала быть приятной. Беззубый маяк и Лебяжий Залив остались позади — впереди лежало какое-то, пока неизведанное, будущее. Рассуждая сам с собой, Пес решил, что хуже, чем последние полгода, быть уже не может, и без оглядки поехал на юг — замыкая, таким образом, кольцо и своё почти полугодовое путешествие.

========== X ==========

Пустота

От усталости темных и поздних желаний,

И ночные виденья как прежде уже не спасают.

Как пропало перо из тяжелой опущенной длани,

Никогда не исчезнет из памяти горечь босая.

Ждут часы.

Чай остыл, и полеты тревожных фантазий

Далеко за полями истаяли нищенкой бедной.

Неужели мой след на апрельской торжественной

грязи

Среди первой травы затерялся безмолвностью

бледной?

Так уютно

Молчать, так обидно не чувствовать боли

От ушедшего дня, не простившего мне изменений!

А волшебный фонарь выпускает все тени на волю,

Все играет пластинка о яркости прежних ранений.

Санса

1.

Джон встретил ее в аэропорту с явным намерением тащить вещи, которых у нее не было. Остались все те же сумка и рюкзак — наброски же перекочевали в руки смуглой барышни в колледже и там же и остались. В сумке почти ничего не было — смена вещей, джинсы и блузка, что она купила в столице для похода в учебное заведение, и дурацкая урна с останками бывшего мужа, которую Санса посчитала неприличным оставлять в доме тети. Когда она в спешке собиралась в столицу, то подумала, что на севере найдет подходящее место для того, чтобы упокоить этого гада. Какую-нибудь незаметную полянку — посерее и помрачнее. Теперь же она была рада, что захватила эту баночку с остатками врага с собой — над морем и развеет. Отсюда Санса выехала полгода назад — женой поневоле, любящей другого. Возвратилась обратно с пеплом одного в сумке и прахом другого в сердце. Очень символично!

Санса усмехнулась, выходя из нейтральной зоны и направляясь к кузену, что с вечно виноватым видом стоял у светлой колонны у входа в зону прилета. Она улыбнулась ему и, поскольку Джон явно хотел себя чем-то занять, выдала ему сумку с урной и тряпками. Про урну, возможно, не стоило говорить — бедный Джон и так не знал, куда себя деть. А может, и стоило. Иногда Сансе вдруг начинало хотеться быть жестокой. Просто для того, чтобы посмотреть, какой эффект это произведет на других. Приятно воздействовать на окружающих. Не все же ждать, когда ударят тебя. Лучшая защита — нападение.

Они вышли из здания аэропорта — того самого, из которого она пыталась улететь в августе, чтобы спасти мать, что трупом лежала в морге — в одном из металлических ящиков, как у Михаэля в Мертвой Заводи. Тогда Санса долго не могла об этом даже думать — ей представлялись картины, одна страшней другой. Теперь она размышляла об этом без боязни. Иной раз чистая смерть лучше затяжной бессмысленной жизни. Спроси она Рейегара об этом — наверняка он подумал бы, что предпочел погибнуть на дороге там, с первой женой и двумя детьми. Но вряд ли бы он ей сказал — люди всегда врут. Врут — и совершенно напрасно. Если хорошо вслушиваться — можно почти поймать шелест белых страниц, которыми они прикрывают события из своей жизни — безнадежно пытаясь их затереть, переосмыслить, переписать. Только назад не воротишься — даже если идешь по тем же знакомым местам. Как она сейчас, к примеру.

Джон потащил ее сумку к парковке. Его небольшая съёмная машина (сбоку, на чистой серой глади лакированного металла имелась наклейка со знаком крупной сети аренды автомобилей с логотипом «Мы ждем вас везде» — по мнению Сансы, весьма зловещее обещание) стояла с внешнего края огромного, почти пустого пространства, разлинованного белыми, жёлтыми и голубыми маркировочными полосами. И вправду, кому в межсезонье понадобится ехать на морской курорт? Правда, погода стояла более чем теплая — для мая это было практически жарко. Санса прилетела в майке и тонких джинсах, хотя в самолете пришлось накинуть пиджак. Но, несмотря на теплый воздух, вода-то наверняка еще не прогрелась — и вечерами в воздухе все еще висел призрак не так давно убравшейся восвояси зимы.