Это вечное стихотворенье...

«Владения камня…»

Владения камня. Бесплодная тяжба гранита С корнями деревьев. Завидная близость зенита. Молчание скал. Неожиданный грохот потока. Обвала оскал И орел. Он высоко, высоко… Он точкою черной. Он не жил ни в прахе, ни в страхе, Парит отвлеченно, Задумавшись о черепахе, И в облаке тает… А облако тенью свободной Ложиться на камень, Возвышенный и старомодный, Над лапами сосен, Над острыми шапками елей, Он глыбы возносит, Обдутые сонмом метелей. Он полон достоинства. Он еще, видимо, в силе. Как чуждое воинство, Сосны его окружили. Их строй поднимается, Ветви неся, как пищали. И вдруг открывается Древняя область печали: Обломок вершины, Развалины выступов горных Лежат, как руины Акрополей, некогда гордых. Цветами обвиты Кладбищенские перекрестки — Надгробные плиты И мемориальные доски. Как мы тесаками, Обвалы и ливни когда-то На них высекали Свои поминанья и даты. Здесь копья скрестили Часы синевы и ненастий Над гибелью стилей, Над прахом великих династий, Свои поколенья Обрывов и ветров гудящих, Свое исчисленье И дней и времен проходящих. Зеленая Рила [6] , … … … … … … … … … … … … … …. Я видел и скалы, и ели, И все, что открыла Ты мне за четыре недели. Каменья, как троны, На нет под лесами сходили. Гайдуцкие тропы Меня высоко возводили. И взял я в мечтанье В часы своего восхожденья — Прекрасное зданье Сложить из камней преткновенья. Навек. Чтобы оное Зданье как надо служило. Чтоб вечнозеленое Древо с камнями дружило. …Я думал избегнуть, Я думал забыться и кануть, Внизу у подножья Оставить нелегкую память. Но нет человеку Спасения от человека. Две тысячи метров Над уровнем моря и века.

6

Гора в Болгарии.

Копривштица

В Копривштице родился и похоронен

великий болгарский поэт Димчо Дебелянов.

Копривштица встает перед глазами И летними, горячими холмами, И зимним снегом на сыром ветру, И пеньем птиц январских поутру. Мне в январе в Копривштице не спится. Округлая желтеет черепица Сквозь моросящий утренний туман. Есть у тумана к путанице склонность, Он — как неосторожная влюбленность, Как отрешенность и самообман. Я выполнил завет — прийти к поэту, Которого давно искал по свету И наконец-то все-таки нашел. Я так хочу быть на него похожим На языке и схожем, и несхожем… Его удел был легок и тяжел. Здесь путь его когда-то начинался, Здесь он нежданной музе подчинялся. Ушел отсюда и сюда пришел. Большие сосны смотрят исподлобья. Я посетил старинное надгробье. Мне легче стало. Я его нашел. Сейчас в Москве, наверно, много снега, А здесь гремит булыжником телега, Лошадка маленькая — цок-цок-цок. Как у тебя, под окнами твоими, Где тополя как будто в белом дыме, Что ранний ветер с веток сдуть не смог. С горы, где я живу, весь город видно, Мне хорошо, но все-таки обидно, Что не могу я сразу рассказать О том, что вижу, и о том, что снится. Вот так, в любви не в силах объясниться, Не может человек двух слов связать. Копривштица выходит из тумана, Как будто из старинного романа Гравюра знаменитого письма, Чернея на легчайшем белом фоне… А воробей, присевший на балконе, Все облетевший ветви и дома, Как жизнь сама — пиши иль не пиши, — Чирикает, как хочет, от души.

Старые церкви

Я вовсе не Божий угодник. Но даже в немногих словах Хочу рассказать я сегодня О старых болгарских церквах. Я к ним подходил, к обветшалым, И был удивлен неспроста Их ростом, приземисто-малым, И маковками без креста. Иная с крестом — но оградой, Как надо б, не окружена. И кажется с первого взгляда Невзрачным домишком она. У них необычная слава. Их навзничь валили бои. Болгарам пророки ислама Внушали каноны свои. Постройку церквей запрещали. Сносили. Расплатой стращали. А церкви нет-нет и рождались. Но, чтоб сохранить высоту, Они в глубину зарывались, В земную, в родимую ту. Церквушки невидные эти, Две трети тая под землей, Казались пониже мечетей, А были повыше иной. В тиши векового предела Я думал о святости ран, О душах, что выбить из тела Не смог никакой ятаган. В церквушках-то вовсе не глухо Сказались характеры те. Я думал о стойкости духа, О верности и высоте.

«Мириадами глаз глядели…»

Мириадами глаз глядели Небеса… А у древних стен Отдыхающие галдели, Под ногами песок хрустел. И не мог я в курортном быте То увидеть, чего искал. Но по крышам и перекрытьям Ветер сумрачный проскакал. Наползающими парами Скрыло облако небеса. Звезды таяли над горами, Как над площадью голоса. Ветер в кронах гудел со звоном. И с пришествием темноты Все казалось одушевленным — Сосны, тени кустов, кусты. И движенья дубов сутулых, И любой облаков уклон, И невидимый закоулок, Начинавшийся за углом. Мне казалось — я должен что-то Непременно сказать ему, Городку, всем его воротам, Стенам, прячущимся во тьму. Произнесть какое-то слово, Чтоб раздвинулась дверь былого. И шагнул я навстречу ветру И увидел перед собой Даже мглистую ночью светлый — Камень памятника крутой. И словами почтенья павших, За свободу насмерть стоявших, Зазвучавшими в тишине, Говоря о них, отдышавших, Обращался он сам ко мне. А кругом оживали зданья, Становились тени людьми. И навстречу мне шло преданье, Громыхая всеми дверьми. Шло и в счастье своем и в гневе, Средь торжественной тишины. И светились на мглистом небе Звезды первой величины.

Январь

Б. Божилову

Идет московский снег в Софии Вторые сутки напролет, Как будто лебеди большие Вершат свой вечный перелет. И отдыхают, и взлетают. И перья белые роняют. Идет московский снег в Софии Вторые сутки напролет. Идет в Софии снег московский. (Как без меня ты там, Москва?) Идет на улице Раковский, На Добруджа, дом № 2. Сугробы белые спадают. Сугробы белые взлетают. Идет в Софии снег московский, Касаясь щек едва-едва. Метелей белые чащобы. Наутро новые сугробы, Как лебеди, как журавли, Взлетят в искрящейся пыли, Крылами белыми шурша, Как дружбы чистая душа. Проснусь в Москве. В той синеве Взгрустну как будто бы впервые: Софийский снег идет в Москве… Московский снег идет в Софии.

Шипка

Г. Джагарову

Я был болгарином полгода. Текла весенняя вода. Шумела южная природа О том, что это навсегда. А шли в душе дожди косые, И начинался листопад… Вдали от пристальной России Любой березке был я рад. Писал: на Шипке все спокойно. И все спокойно было там. Ведь все отъявленные войны Мы не влачили по пятам. Легли и ново, и старинно За этих девочек и птах. И Казанлыкская долина Вся встала в розовых цветах. И встал народный, а не царский, И опаленный и святой На высоте орел болгарский, Из русских пушек отлитой. При чем тут рифмы, если розы Мне дарят девушки легко И эти здешние березы От наших так недалеко. Я жил в Болгарии великой, Я как птенец ее парил. Цветы долины Казанлыка Бургасским девушкам дарил. Мне и российская природа Напоминает иногда: Ты был болгарином полгода — Наверно, это навсегда.

«Все нарисовано мокрыми красками…»

Все нарисовано мокрыми красками В зимнем окне. Значит, весна с торопливыми сказками Веет во мне. Я удивляюсь ее беззаботности — Так, впопыхах Нарисовала себя на снегах Каменной плотности. Может, и ветер с нежданными ласками Будет ко мне. Все нарисовано мокрыми красками В зимнем окне. 1980

«Говорим, что будет завтра?..»

Говорим, что будет завтра? Есть ли прошлому предел? Над молчанием внезапным Тихий ангел пролетел. Погоди, Побудь, Помедли, Молча что-нибудь скажи! Нет. Опять свиваем петли Правды, Морока И лжи. 1980

Ша нуар

От мороза с его причудами Я бегу… Уголек с двумя изумрудами На снегу. Я котенка беру за пазуху И — домой… Вытер все мороз сухо-насухо Белизной. Поднимаюсь — ярус за ярусом. На, бери! Ты глядишь на нас страхом яростным У двери. Ты темней его, несмышленого, И сильней, И глаза у тебя зеленого Зеленей. От мороза с его причудами Я бегу. …Уголек с двумя изумрудами На снегу… 1980

«Итак, тоска…»

Итак, тоска. Перебираю дни, Как фотографии, поодиночке. Никак не складываются они В жизнь, прожитую ради строчки. Я их раскладываю, как пасьянс, Необстоятельно и неумело… Вот этот день — как старенький романс, В котором чья-то грусть не устарела. А этот день — огромный парус пыли! Как отзовутся новые умы На то, что, флаги взвив над Волгой, мы Часть Жигулей в машины превратили, Укоротив прекрасные холмы. Возможно, будут им тогда смешны Пленяющие нас автомобили. Поймут ли нас? Я думаю, должны… Пусть мания величия ни тенью Меня не задевала, но во сне Я все же вздрагиваю от виденья, Что целый мир в претензии ко мне. Хочу ответить — не хватает слов. Мысль обрывается до безрассудства. Я просыпаюсь, и такое чувство, Что изменил я множеству стихов. 1980

Больничное окно

Осточертевший пейзаж за окном Выдержан и хладнокровен. Сер, неподвижен и ночью и днем, Сам по себе невиновен. Я любовался им, но на меня Ныне от смертной тощищи Мрак наползает средь белого дня, В руку сует топорище. Тополь стоит по колено в воде — Всю вырубаю аллею. Дуб возвышался к зеленой звезде, Я и сирень не жалею. Напрочь и намертво — всю красоту. Я не рожден для больницы, Пусть убирается все в пустоту — Все эти ветки и птицы. Все эти липы беру в топоры, Мраку сдаваясь на милость. Только бы, только бы с этой поры Все за окном изменилось. Осточертевший пейзаж день и ночь Высил такие деревья… Я любовался им, больше невмочь — Не уходите, корчевья. Но отмытарюсь, отбыв, отмечась В этой тоске неудалой, Я восстанавливаю через час Все — вплоть до веточки малой. 1980

«Жду тебя…»

Словом останавливавший дождь…

Н. Г.

Жду тебя, Ты городом идешь, А ведь должен я к тебе идти. За окном — качающийся дождь На твоем заведомом пути. Я ведь знаю, что и так тяжел Этот скользкий путь по февралю. Надо сделать так, чтоб дождь прошел, Потому что я тебя люблю. Я ведь тоже знал, да позабыл, Но надеюсь, что не навсегда, Слово, что поэт произносил, И кончался ливень без следа. А теперь, немотствуя порой, По прошествии немалых лет, Не могу над милой головой Разогнать дождинки — слова нет. Я ведь знаю, что твои мечты И мои — на родственном пути, Что беду чужую можешь ты Невзначай руками развести. Много слов я знаю наизусть. Но одно забытое влечет. Умоляю, чтобы эту грусть Ты на свой не принимала счет. 1980