"Фантастика 2025-86". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Ночь всё так же скрежетала голосами козодоев. Кряжистые деревья склоняли к нему ветви, и сквозь рваный рисунок листвы пробивался свет красноватой ущербной луны. Тускло, зловеще поблёскивало на пальце кольцо.
Только сейчас Джонатан понял, что так и сжимает что-то в руке – последний подарок Анабель. Карту Таро. Карнаган прищурился, силясь разглядеть что-то в неверном свете.
С потёртой поверхности карты на него смотрел Маг, ищущий пути познать все стихии и подчинить их своей власти. А лицо Мага принадлежало ему – последнему из рода Карнаганов, хранителю ключа древней безымянной царевны.
«Учитель найдётся, если ты ищешь Знание…» – прошелестел голос медиума.
Ветер взъерошил его волосы
– А потом? Что было потом? – нетерпеливо спросил Якоб, почти физически чувствуя, как утекает время.
– Не все фрагменты его истории сохранились. Что-то он либо предпочёл уничтожить… либо просто решил не записывать. Я знаю, что в какой-то момент он, скрываясь от своих призраков или от живых преследователей… или и от тех и других вместе, покинул Англию и отправился в Новый Свет. Сколько он пробыл там, я не знаю – могу сказать лишь, что вернулся он совершенно другим человеком. Обновлённым. Магом, если хотите. – Тронтон криво усмехнулся.
«…Филлипс пригласил погостить меня в своём поместье в Провиденсе. Его истории завораживают. Грань между реальностью и выдумкой столь тонка, что я испытываю мистический трепет перед этим человеком. Он наделяет тьму сознанием, а во мраке видит скрытые пути. Я хочу рассказать ему о своих Тенях. Но не решаюсь.
Что-то меняется во мне. Я становлюсь чем-то большим, чем был, чем мог предположить… Как странно понимать, что я не одинок. И на самом деле никогда не был одинок.
Теперь я точно знаю, что могу встретиться с Ней, шагнуть навстречу без страха…
Теперь я почти понимаю, почему Она зовёт меня…»
– Вот оттуда начался путь Джонатана Карнагана, который уже был в состоянии бросить вызов кому и чему угодно. Что он и сделал, – добавил профессор. – Трагическая гибель мадам Анабель, увы, была лишь первой в череде смертей, окружавших его. Жизнь Джонатана была наполнена трагедиями, и всё же он пытался проживать её, как умел. Его влияние возрастало, и вот уже другим пришёл черёд бояться его. Но их было много, тогда как лорд Карнаган был совершенно одинок… Если не считать псов и призраков, конечно.
– Одинок? Простите, но ведь… ведь ваш друг, Артур Стоун, – его потомок.
«Моя дорогая Беатрис… как объяснить тебе мою алчбу, стремление, ведущее меня вот уже не один год. Я написал тебе несколько писем, тщетно пытаясь рассказать то, на что мне не хватит слов. В итоге все их я предал огню. Так будет лучше. И всё же слова, единожды написанные, вызывают в моём сердце облегчение, словно однажды ты всё же сумеешь услышать, понять меня…»
Тронтон подался вперёд, понизил голос:
– Да, он был женат, если вы об этом. А потом отказался от своей семьи, чтобы защитить… Многие отвернулись от него за это, но сам Джонатан полагал, что так будет лучше, чем однажды найти их с печатью Ока Хора вместо глаз.
Он называл это место Лимб. Имя было вполне подходящим – место, где нет времени и пространства, где души липнут, как в паутине, где реальность дрожит, словно мираж в пустыне. Не ад и
не рай, не жизнь и не смерть – всё сразу… Это место открыло перед ним безграничные возможности, но и стребовало непомерную плату.Вынырнув из забытья, лорд Карнаган ласково погладил ободок кольца, уже ставшего родным, нащупал раздвоенный хвост зверя на печати. Только потом Джонатан поднялся, чтобы заварить себе крепкий чай и капнуть в него немного виски.
На столе лежали тетради и кипы бумаг. Послания посредников, карты, за которые кому-то пришлось заплатить не только деньгами, цепочки священных знаков, складывавшихся во фрагменты ритуалов… Он снова работал всю ночь, но сегодня – сегодня было время для других писем. И Джонатан отодвинул всё, как ненужную шелуху, расчищая уголок стола.
В час, когда ленивое солнце пробуждалось и заглядывало в каждый уголок, проверяя, все ли вековые дубы и камни старинных особняков пережили ночь, Карнаган вынул из ящика бюро листы серебристой бумаги. Он хватался за правила, за осколки их маленьких домашних традиций как за последнюю щепку в океане хаоса.
Сев за стол, Джонатан любовно провёл ладонью по родовому гербу, украшавшему лист, и обмакнул перо в чернила.
«Моя дорогая Беатрис…»
Письма – вот и всё, что осталось. Его письма ей. Беззаветные. Безответные…
«Прогуливаясь накануне под старыми вязами, я понял, что закончилось третье лето с нашего расставания. Третье лето с тех пор, как ты покинула дом. Камни особняка выстудились без твоего тепла, а коридоры переполнились тишиной. Без твоего голоса тишина затопила комнаты, выплёскиваясь мучительным шёпотом воспоминаний… Иногда я зову тебя, чтобы эти стены не забыли, как звучит твоё имя.
Неделя, как я выгнал экономку, и теперь вынужден готовить себе завтрак сам. Благо на ужин я всё ещё могу пару раз на неделе наведаться к тем, кто пока не запирает ворота при виде меня.
Мои исследования, что стали камнем преткновения… краеугольным камнем нашего раздора, продвигаются. Я нащупал нить, уводящую в такие дебри истории, что голова идёт кругом! Я стою на пороге невообразимого открытия, которое затмит достижения многих… но главное – завершит историю. Замкнёт этот проклятый круг. И тогда, может быть, ты вернёшься ко мне… ибо я, наконец, сумею подобрать слова и объяснить тебе всё…»
Джонатан сунул перо в чернильницу и взял второй лист. Серебристая бумага слепила своей чистотой и лёгким мистическим мерцанием. Он писал Беатрис исключительно по пятницам, зная, как она любит этот цвет [127] . Перламутр и серебро. Небо над Лондоном, что готово вот-вот расплакаться. Шаль из тонкой шерсти, что укрывает плечи, стоит только первым осенним ветрам подуть с Атлантики…
127
В Англии девятнадцатого века огромное значение придавали оформлению писем. Так, например, представители высшего света писали письма на бумаге разного цвета в зависимости от дня недели. В понедельник использовалась бирюзовая бумага, во вторник – бледно-розовая, в среду – серая, в четверг – голубая, в пятницу – бумага с серебряным оттенком, в субботу – желтая, а в воскресенье писали на традиционных белых листах.
Но вместо нежных слов на бумаге проступила сцена их ссоры.
– Я ненавижу тебя! Ненавижу твою одержимость!
Такая терпеливая, понимающая, она всё же вспылила. Ярость в этом хрупком теле, изящном, как у гибкой гончей, поражала своей силой и неуёмностью. Поначалу эта ярость позабавила его. В своей кроткой прелестной лани он открыл пламя, достойное Сехмет. Но чем больше слов срывалось с коралловых губ, чем холоднее они становились, тем ближе подкрадывался страх. Тогда он ещё верил, что сумеет защитить её…