Фельдшер XV века

Второй — Ерофей, плотник. Мужик трезвый, вдовец. Взгляд спокойный, слова — редкие.

Третья — девчонка лет пятнадцати. Звали Пелагеей, как и старуху, чья это была изба. Глаза умные, руки — сухие и быстрые.

— Марфа сказала, чтоб я пошла. Я хочу научиться.

Я провёл их внутрь. Показал, где будет лежанка, где вода, где полки.

— Здесь теперь — место жизни. Здесь никто не должен умирать просто так. Если человек умирает — мы должны знать, что сделали всё.

Они слушали молча. Даже Акулина — и та не перебивала.

— Сегодня учимся одному: как остановить кровь.

Я достал чучело — скатанное полотенце, перевязанное верёвками. Сделал «рану» — надрезал кожу и вложил губку, пропитанную отваром с окрашивающей травой, чтобы казалась как кровь.

— Ваша задача — остановить кровотечение.

Они подходили по одному. Я показывал, как давить, куда накладывать тряпку, как делать жгут. Кто-то справлялся с первого раза. Кто-то — нет. Но никто не ушёл.

Через два часа они были уставшие, молчаливые, но другие. В глазах — не страх, а решимость.

— Завтра продолжим, — сказал я. — Если останетесь.

Акулина усмехнулась:

— Ещё как останемся.

Я вернулся домой, когда солнце уже катилось к горизонту. В избе пахло сушёной липой и пеплом от утреннего огня. Марфа сидела у печки, укрытая шерстяным платком, вязала из старой пряжи что-то невообразимое.

— Ну что, великий учитель? — прищурилась она. — Сколько учеников не сбежали?

— Пока ни один, — усмехнулся я. — Даже, кажется, что и запомнили что-то.

Я сел рядом, взял её запястье — привычно, почти по-домашнему. Пульс ровный. Щёки румяные. Живот мягкий. Повязка сухая.

— Шов зажил, — сказал я. — Завтра сниму. Ты держишься лучше, чем многие мои пациенты когда-либо. Пора домой.

— Домой? — она подняла брови. — А я уже думала тут осесть.

— Осесть можно. Но не как пациентка. А как человек. Свободный.

Она замолчала на мгновение. Потом хмыкнула:

— А как ты, Дмитрий? Ты сам-то ещё держишься?

Я посмотрел на неё. Усталость всё ещё висела в плечах, в затылке, в пальцах. Но внутри уже не было той тяжёлой пустоты, как после смерти Клима. Было ощущение… движения. Пути.

— Держусь, — сказал я. — Потому что должен. И потому что ты осталась. Живая.

Она кивнула.

А я поднялся, отнёс к печи воду для обмывания, поставил сушиться свежие тряпки. Завтра Марфа уйдёт — и в избе вновь станет тихо. Но теперь это уже не будет одиночеством.

Это будет готовность — к следующему шагу.

Поздним вечером, когда Марфа уже дремала, а в избе царила та редкая тишина, которую хочется слушать, я открыл тетрадь. Сел у стола и записал:

**«День 44.

— Основана: деревенская лечебница (бывшая изба Пелагеи).

— Первый день занятий с учениками:

• Акулина — решительная, рука твёрдая.

• Ерофей — молчаливый, понятливый.

• Пелагея — молода, но смелая.

— Отработали: наложение повязки, прижатие артерии, жгут.

— Результат: остались. Будут учиться дальше.

— Осмотр Марфы: стабильна, шов зажил, температура в норме.

Готовлю к выписке. Завтра — домой.

— Настроение:

Смерть ушла.

Жизнь осталась.

С каждым днём — всё больше рукопожатий, всё меньше одиночества.

— Вывод:

Начал. Теперь нельзя останавливаться.

Жить — значит учить жить других».**

Я закрыл тетрадь. Потянулся.

Завтра будет ещё один день. И я его встречу.

Глава 15

Утро началось как обычно: я успел разложить травы на сушку, вытереть стол после осмотра Марфы, заварить крепкий настой для завтрашнего занятия. Изба снова была пустой — тихая, спокойная. Я наслаждался тишиной, впервые за долгое время. Почти поверил, что день будет обычным.

Почти.

Стук в дверь был не деревенский. Ровный, тяжёлый, как будто сам воздух попросили отойти в сторону. Я открыл — на пороге стоял вестовой.

Невысокий, щуплый, но в одежде, какой в наших краях не шьют: добротный суконный кафтан, перевязь с тюлем, перстень с гербом, который я бы не понял — если бы не догадался.

— Ты есть Дмитрий, лекарь? — спросил он без лишних реверансов.

— Я, — кивнул я, сразу ощутив, как под ложечкой похолодело.

— От великого князя нашего, через боярина Матвея, тебе слово и приказ.

Он развернул свёрток, прижал к груди, словно читал из себя:

— «Се повелено: отныне быть тебе в очах княжеских. Лекарь ты, али чародей — разберём. В Новгород приглашается ты, дабы показать, что умеешь. Отказ — не положен».

Я помолчал. Даже сердце стучало тише.

За спиной — печь. Передо мной — взгляд, в котором нет угрозы. Только факт. Как дождь. Как приговор. Как будущее.

— Когда?

— Три дня — на сбор. Люди княжеские остановились у старосты. Проводим и охраним.

— Понял. Передай: явлюсь.

Он кивнул, свернул свиток и ушёл, будто ничего особенного не произошло.

Я закрыл дверь. Прислонился лбом к дереву.

Новгород.

Имя огромное, как пропасть.

Я не стал ждать. Взял котёл, налил воды и пошёл в соседнюю избу — туда, где Марфа теперь обитала. После выписки она переселилась в дом своей двоюродной племянницы, но по сути — всё так же рядом.

Она сидела у окна, сушила травы и, как всегда, первым делом сказала:

— Ты чего такой бледный? Опять кто-то помер?

— Нет, — выдохнул я. — Пока никто. Но может случиться — я.

Она отложила пучок зверобоя, нахмурилась:

— Говори.

Я сел напротив, грея руки у очага.

— Приходил вестовой от князя. Не просто боярин — сам Князь велел привезти меня в Новгород. Через три дня я должен ехать с ними.

Марфа смотрела не мигая.

— За что?

— За всё. За то, что лечу, за то, что слухи пошли. За то, что выживают. Слишком хорошо, видно, выживают.

— Приказ?

— Приказ. Не просьба.