Феромон

– Ривер как раз повёл её смотреть устроенный в её честь фейерверк, - улыбается он и, мне кажется, вовсе не осуждающе.
– Скажу, что ты устала, отравилась креветками, у тебя прихватило живот, и ты вообще плохо себя чувствуешь, да?

– Да, да, - смеюсь я над тем, с каким рвением он кидается меня отмазывать.
– Только про креветок не говори, а то мама устроит скандал, и нас больше никогда не пустят в Башню.

– А тебе они разве не показались несвежими?

– Па-а-ап, - выдыхаю укоризненно. Вот именно разговоров о еде мне сейчас и не хватает.

– Ну, ладно, ладно. Завтра мне только позвони, - понимаю, что обсуждения меню ужина мне всё равно не избежать, но столько напускной строгости в его голосе, словно отец отпускает меня в кино на вечерний сеанс, и я должна прийти не позже полуночи.

– Обещаю, - киваю я, ещё слушаю пару секунд его ворчание по поводу креветок, а потом отключаюсь.

Возвращаю Ханту телефон, и от взгляда, которым он сверлит меня пару секунд, когда протягивает за ним руку, у меня мороз бежит по коже.

Мелькают огни ночного города, мигают светофоры, слепят неоном вывески, навязывает ненужные товары реклама - я всё это вижу словно во сне. Я гадаю: мы едем ко мне или к нему. К нему ближе. Ко мне лучше.

Но я боюсь спросить, боюсь нарушить это зыбкое молчание, в котором есть всё и, может быть, нет ничего. Оно живое. Оно дышит. Оно существует. Тикает часами, скрипит матрасом, пахнет утренним кофе и вафлями. Ворчит старыми половицами, хлопает дверцей холодильника, шумит водой в душе.

И даже больше: обнимает сильными мужскими руками, звенит детским смехом, манит звонким лаем, окатывает брызгами воды из бассейна, трещит газонокосилкой, наполняет лёгкие запахом свежескошенной травы и цветущих розовых кустов. Оно рисует мне идеальную картинку моего будущего, которую я когда-то придумала себе в шестнадцать лет да так от неё и не избавилась или... не сулит ничего хорошего. Смятые простыни. Горькое разочарование. Последнее «Прощай!» на пороге.

Машина останавливается у моего крыльца.

Стойкое дежавю. Цветочный горшок. Ключ. Топтание на пороге. И только когда дверь хлопает за спиной Ханта, я нахожу в себе силы поднять на него глаза.

– Эйв, - это всё что я успеваю сказать, когда он уверенно, сильно и нежно прижимает меня к себе. В бледном свете луны, что сочится сквозь входную дверь, я вижу только его идеально очерченные скулы. Он находит мои губы своими, но вдруг отстраняется.

– Чуть не забыл. Ты уволена.

А потом накрывает их жадным, ненасытным, неистовым, самым головокружительным в моей незадачливой жизни поцелуем.

45. Эйвер

А мне казалось, я больше не понимаю разницы объятий, не чувствую вкус поцелуев, у меня больше не сбивается дыхание, не учащается пульс, не дрожат руки.

Оказалось, это не так. Потому что с ней я забыл, что надо дышать. Забыл, что если не глотнуть воздуха, то сердце начнёт стучать в груди как кузнечный молот, а лоб покроется испариной, как в парной. Но я не хочу упустить даже эту долю секунды, что нужна мне для вздоха.

Я забываю обо всём, ловя её горячее дыхание, глохну в безмолвии её губ и умираю от восторга, когда, поспешно заглотив воздуха, вновь ощущаю их сочную послушность. Что-то спелое, клубничное... или ванильное? Опьяняющее. Что-то, что мешает мне думать, дышать, быть. Заставляет сосредоточиться только на этом моменте, на тонком аромате совершенства жизни, когда и важен только этот происходящий миг.

Не знаю где мы: столовая, гостиная, кухня. Неважно, что это: пол, диван, стол. Это комод. Чёрт с ним! Годится и этот узкий комод. Я нахожу застёжку её платья. Она - молнию на моих брюках. Слава женским чулкам. Благодарность создателям кружевных трусиков. Что-то падает на пол. Ваза. Разбивается или нет? Плевать! В этом доме я знаю, где стоит веник.

Анна! Меня трясёт от возбуждения. Колотит от её запаха, шатает от её близости. От желания ей обладать. От её желания принадлежать мне.

– Ах-х!
– вырывается у нас одновременно, когда моя возбуждённая плоть врывается в её влажную глубину. Входит плотно, как ключ в замочную скважину. И будь я проклят, но у меня сносит крышу, когда она выгибается. Когда стонет так, что я готов к херам стереть до мозолей этот первичный половой признак, лишь бы ей было сейчас хорошо. Так хорошо, как никогда и ни с кем не было. Как никогда и ни с кем не будет. Да, я хочу всё. Её всю. В личное пользование. Навсегда. Без остатка.

Пальцы скользят по взмокшей коже. Мои движения становятся резче, её вздохи короче, а вихрь мироздания неудержимее. И в тот момент, когда её тело вздрагивает восхитительно упругим, оглушительно осязаемым спазмом, меня накрывает таким приходом, что - чего со мной никогда не было - я не могу сдержаться и водопадом срываюсь в глубину таких крышесносных ощущений, что, если я сдох, честное слово, мне плевать. За это можно умереть. Не жалко.

– Ан, - я ослеп, растворившись в этом благодатном мареве. Я на ощупь нахожу её губы, ещё колышась в блаженном небытие, как некая аморфная субстанция в тёплой луже первозданного мира, из которой пришла на эту планету жизнь.
– Боже, Ан!
– шепчу я её губам.

Они отвечают мне эхом: - Эйв! Боже!

И её неосознанный шёпот - лучшее, что я когда-нибудь слышал в этой жизни.

– Я...
– я хочу покаяться за то, что был так быстр, но она не позволяет мне говорить, вжимаясь, вплавляясь в меня, вплетаясь на молекулярном, атомном, энергетическом уровне.

Я не могу ей противостоять. Я не могу ей не позволить. Я хочу принадлежать ей. Весь, до последней соринки в глазу, до сухого остатка на дне тигля, что мог бы остаться после тщательного выпаривания, если бы она не вдохнула в меня жизнь. Я хочу связать узлами все зеркальные нейроны в своём жалком мозгу, вырвать их с корнем и выкинуть, потому что её не с кем сравнить, не с чем сопоставить. Она такая одна. Единственная. Неповторимая. Невероятная. Она - феромон моей души.

– Только не вздумай сейчас уйти, - ведёт она пальцами по моим губам.

– Я не уйду, даже если ты будешь меня гнать, - прижимаю её к себе, снимая с благословенного комода.
– У нас впереди целая ночь.

– А утром ты примешь меня обратно на работу?
– усмехается она, помогая включить свет в ванной.

– Только для того, чтобы вечером опять уволить.

Никогда в жизни так не любил душ. Он позволяет рассмотреть её во всех подробностях. Во всей красе. А она красавица. Я заболеваю ей. Нет, я уже ей болен. Неизлечимо. Психически. Хронически. Безнадёжно. Смертельно.

Собираю губами капли с нежной кожи, как росу с лепестков. Она потрясающая. Ладная, гибкая, стройная. Совершенная. Она словно создана из этих капель воды. Я не нахожу слов, заикаюсь, теряюсь, словно держу в руках мечту. Равно реальную и ненастоящую. Воплощённую в этой женщине и недостижимую. Сокровенную, манящую, иллюзорную и такую осязаемую.

– Прости, я не подготовился, - веду губами по плечу, вверх по шее. Каюсь за отсутствие запаса презервативов.

– Забудь, - заставляет она меня содрогнуться, скользя руками по спине.
– Ты в полной безопасности.