Физик

Ворон хмыкнул, его меч звякнул, возвращаясь в ножны.

— Шанс — это хорошо, — буркнул он. — Но я бы предпочёл пару крепких клинков. Или хотя бы кружку чего покрепче перед боем.

Олег улыбнулся, чувствуя, как их единство разгоняет тень страха. Они были вместе, и это было их силой. Но затем лес зашумел — не громко, а словно выдохнул, и гул Чернобога вернулся, низкий и тяжёлый, как поступь земли. Его искра вспыхнула, не светом, а тревогой, и оберег стал горячим, как предупреждение.

— Он близко, — сказал Олег, шагнув к тропе. Он вгляделся в тени, что дрожали между деревьями. Ничего. Но воздух стал плотнее, как будто кто-то сжал его в кулаке.

Ярина вышла, её посох был в руке, а глаза сузились.

— Это не он, — сказала она. — Но его воля. Она проверяет нас.

Ворон встал, его меч снова был готов.

— Пусть проверяет, — прорычал он. — Я готов рубить всё, что полезет.

Марфа медленно поднялась, опираясь на скамью. Её лицо было бледным, но глаза горели.

— Не рубить, — сказала она. — Держаться. Вместе. Его сила — в разделении. Ваша — в единстве.

Олег кивнул, чувствуя, как её слова оседают в груди. Он вспомнил Глубокий Лес, реку, хижину — каждый раз они побеждали, потому что были вместе. Его искра была слабой, но он знал — она жива, как и они. Он попытался её направить, как тогда с тенью, но она дала не свет, а образ: река, что течёт сквозь тьму, и свет, что пробивается, как звезда.

Вдруг тени на тропе дрогнули, и из них проступил звук — не гул, а шорох, как будто кто-то скользил по листве, не касаясь земли. Олег замер, его искра вспыхнула ярче, и он почувствовал взгляд — не горящий, не пустой, а холодный, как лезвие. Это была не тварь, не страж, а что-то новое, что двигалось с целью.

— Оно там, — сказал он, указывая на заросли у тропы. — Не тень. Что-то… живое.

Ярина сжала посох, её бусины засветились слабо, как звёзды в дымке. Ворон шагнул вперёд, его меч был поднят, несмотря на боль в руке.

— Покажись, — буркнул он. — Хватит прятаться.

Тени шевельнулись, и из них проступила фигура — не высокая, не сгорбленная, а тонкая, как тростник, с глазами, что горели не белым, а красным, как угли. Она не двигалась, но её присутствие было как холод, что замораживает кровь. Голос Чернобога, слабый, но острый, эхом отозвался в голове Олега: «Ты не готов… но будешь».

— Это вестник, — прошептала Марфа, её голос был как предупреждение. — Не его слуга, а его голос. Он говорит через него.

Олег сжал посох, чувствуя, как оберег жжёт кожу. Его искра была слабой, но он знал — это проверка. Он не отступит. Он посмотрел на Ярину, на Ворона, на Марфу. Они были вместе, и это было их светом.

— Что ты хочешь? — спросил он, его голос был твёрдым, несмотря на страх. — Говори.

Фигура наклонила голову, её красные глаза вспыхнули, и голос Чернобога стал яснее, как нож, что режет тишину: «Твой свет… мой. Приди, или я возьму».

Олег почувствовал, как искра сжалась, но он не ответил. Он знал — это не конец, а начало. Чернобог ждал, и его буря была близко.

Тропа перед хижиной была неподвижной, но тени в зарослях шевелились, как вода, что прячет хищника. Фигура вестника стояла у края леса, тонкая, как тростник, с красными глазами, что горели, как угли в ночи. Её присутствие было как холод, что сковывает кости, а голос Чернобога, звучащий через неё, резал воздух, как лезвие: «Твой свет… мой. Приди, или я возьму». Олег сжимал посох, его искра тлела слабо, но упрямо, как звезда в бурю. Оберег на запястье с синим камнем горел, как маяк, что не даёт потеряться. Страх был, но он не владел им — рядом были Ярина, Ворон и Марфа, и их единство было сильнее тьмы.

Ярина стояла у входа хижины, её посох светился тускло, а бусины дрожали, откликаясь на угрозу. Её лицо было бледным, но глаза горели решимостью, как у травницы, что не сдаётся. Ворон шагнул вперёд, его меч был поднят, несмотря на дрожь в раненой руке. Его взгляд был острым, как клинок, и он смотрел на вестника, как на врага, которого можно зарубить. Марфа осталась в хижине, опираясь на скамью, но её голос, хриплый, но твёрдый, звучал как приказ:

— Не отвечай, Олег. Он хочет твоего страха. Держи искру.

Олег кивнул, чувствуя, как её слова оседают в груди. Его искра была слабой, но он начинал понимать её — она была не просто силой, а частью равновесия, связью с миром. Он вспомнил Глубокий Лес, реку, хижину — каждый раз они побеждали, потому что были вместе. Он сжал оберег, пытаясь направить искру, но она дала не свет, а чувство: река, что течёт сквозь тьму, и звезда, что не гаснет.

— Я не твой, — сказал он, его голос был твёрдым, несмотря на холод, что полз по спине. — И моя искра — тоже.

Вестник наклонил голову, его красные глаза вспыхнули ярче, и голос Чернобога стал глубже, как гул земли: «Ты не выбираешь. Тьма берёт. Приди, или они падут». Воздух дрогнул, и тени за вестником сгустились, как будто лес ожил, готовый сомкнуться вокруг них.

Ярина шагнула ближе, её посох вспыхнул, и бусины засветились, как звёзды в дымке.

— Уйди, — сказала она, её голос был как колокол, что режет тишину. — Жива с нами. Ты не возьмёшь его.

Ворон сплюнул, его меч поднялся выше.

— Слушай травницу, тварь, — прорычал он. — Или я разрублю твои угли на куски.

Вестник не двинулся, но его тьма шевельнулась, как дым, что тянется к огню. Олег почувствовал, как гул Чернобога усиливается, и его искра сжалась, как будто её душили. Он вспомнил слова Марфы: «Его сила — в разделении». Он не даст им разделиться. Он шагнул вперёд, его посох упёрся в землю, и он почувствовал, как искра откликнулась — не ярко, а чётко, как сигнал.

— Мы вместе, — сказал он, глядя в красные глаза вестника. — И мы не боимся.

Его слова были как вызов, и лес дрогнул, как будто услышал. Вестник замер, его глаза вспыхнули, но затем потускнели, как угли под пеплом. Голос Чернобога стал тише, но острее, как нож, что точится в темноте: «Ты придёшь. Или я приду». Тени за вестником сгустились, и фигура начала растворяться, как дым, но её глаза смотрели на Олега до последнего, как обещание.

Гул стих, и лес выдохнул, но тишина была тяжёлой, как перед ударом. Ярина опустила посох, её дыхание было рваным, но глаза блестели.