Физик

— Ты сделал это, — прошептала она. — Ты не поддался.

Ворон хмыкнул, его меч опустился, но не в ножны.

— Чтоб тебя, пришлый, — буркнул он. — Ты начинаешь говорить, как герой. Не расслабляйся.

Олег кивнул, но не улыбнулся. Его искра угасала, оставляя пустоту, но он чувствовал тепло — не от искры, а от их единства. Он посмотрел на хижину, где Марфа стояла в проёме, её лицо было бледным, но глаза горели.

— Он не ушёл, — сказала она, её голос был как пророчество. — Это был только голос. Он готовит бурю. И ты, Олег, должен быть её сердцем.

Олег сжал оберег, чувствуя, как его тепло сливается с искрой. Он не знал, как быть сердцем бури, но знал одно — он не сдастся. Он вспомнил свой мир — уроки, смех детей, запах мела. Это было далеко, но всё ещё с ним, как эхо. Он посмотрел на Ярину, на Ворона, на Марфу.

— Я готов, — сказал он, его голос был слабым, но решительным. — Что бы он ни сделал.

Марфа кивнула, её улыбка была тёплой, но тревожной.

— Тогда слушай свою искру, — ответила она. — И нас. Мы — твой свет.

Лес зашумел, и гул Чернобога вернулся, слабый, но настойчивый, как далёкий гром. Тени на тропе были неподвижны, но Олег чувствовал их взгляд — холодный, терпеливый, как хищник, что ждёт ошибки. Они были вместе, и это было их силой. Но буря была близко, и Чернобог уже делал свой ход.

Сумерки опускались на лес медленно, как тень, что крадётся за спиной. Свет очага в хижине был тёплым, но его отблески не разгоняли мрак за порогом — они тонули в нём, как звёзды в бурю. Олег сидел у входа, его посох лежал поперёк колен, а взгляд был прикован к тропе, где тени дрожали, как будто лес шептался сам с собой. Его искра тлела слабо, но чётко, как фонарь, что светит сквозь туман. Оберег на запястье с синим камнем был тёплым, как эхо их побед, но он чувствовал — это тепло не вечно. Чернобог был близко, и его гул, низкий и тяжёлый, звучал как далёкий гром, что обещает бурю.

Внутри хижины Ярина раскладывала амулеты на столе — нити с бусинами, камни, травы, что пахли жизнью. Её движения были точными, но лицо было напряжённым, как у человека, что знает — время истекает. Марфа сидела у очага, её силы возвращались, и её голос, хоть и слабый, был как маяк, что направляет в ночи. Ворон чинил повязку на своей раненой руке, его меч лежал рядом, а ворчание было тише, чем обычно — он чувствовал, что бой близко, и его упрямство стало их щитом.

Шёпот Чернобога затаился, но Олег чувствовал его — не в словах, а в воздухе, как холод, что сжимает грудь. Его искра была слабой, но он учился её слушать — она была не просто силой, а частью мира, частью равновесия, о котором говорила Марфа. Он вспомнил вестника, его красные глаза, его слова: «Ты придёшь. Или я приду». Это был ультиматум, и Олег знал — Чернобог не будет ждать вечно.

— Ты слышишь её? — спросила Марфа, её голос был тихим, но прорезал тишину, как луч света. Она посмотрела на Олега, её глаза видели глубже, чем казалось. — Свою искру. Она говорит с тобой.

Олег сжал оберег, чувствуя, как его тепло сливается с искрой. Он кивнул, хотя не был уверен.

— Она… как река, — ответил он. — Иногда я вижу образы. Свет, тьму, равновесие. Но я не знаю, что делать.

Марфа улыбнулась, её лицо было усталым, но тёплым.

— Слушай, — сказала она. — Не ищи ответы. Они придут, когда ты будешь готов. Твоя искра — ключ, но не для него. Для нас. Для мира.

Ярина повернулась от стола, её руки сжали амулет.

— Мы будем с тобой, — сказала она, её голос был твёрдым, как земля. — Но Марфа права. Ты должен доверять себе. Как в лесу. Как в хижине.

Ворон хмыкнул, завязывая повязку.

— Доверять — это хорошо, — буркнул он. — Но я доверяю своему мечу. И тебе, пришлый, если не начнёшь ныть.

Олег улыбнулся слабо, чувствуя, как их слова разгоняют тень страха. Они были вместе, и это было их силой. Он закрыл глаза, сосредотачиваясь на искре. Она была слабой, но жива, и он попытался её направить, как тогда с тенью. Он представил реку — не бурную, а глубокую, что течёт сквозь тьму. Искра откликнулась, и он увидел — не глазами, а внутри: свет, что пробивается сквозь мрак, и тень, что стоит за ним, не нападая, а наблюдая.

Он открыл глаза, его сердце заколотилось. Оберег стал горячим, и он почувствовал гул Чернобога — не далёкий, а близкий, как дыхание за спиной. Лес зашумел, и тени на тропе дрогнули, как будто кто-то прошёл, не оставив следов.

— Он здесь, — сказал Олег, его голос был хриплым, но твёрдым. Он встал, сжимая посох, и шагнул к выходу.

Ярина схватила посох, её бусины засветились слабо. Ворон поднялся, его меч был в руке, несмотря на боль. Марфа встала, опираясь на стену, её глаза горели.

— Что ты видишь? — спросила Ярина, её голос был насторожённым.

Олег вгляделся в тени, его искра вспыхнула — не ярко, а чётко, как сигнал. Он почувствовал взгляд — не красные глаза вестника, не чёрные глаза твари, а что-то глубже, как сама тьма, что смотрит из бездны. Это был не слуга, не порождение, а часть Чернобога, его воля, что текла, как река.

— Это не фигура, — сказал он. — Это… тьма. Она движется. К нам.

Тени на тропе сгустились, и из них проступил звук — не шорох, не гул, а вой, низкий и протяжный, как ветер в пещере. Лес дрогнул, и воздух стал тяжелее, как будто кто-то сжал его в кулаке. Олег почувствовал, как искра борется, как будто её тянули в пропасть, но он сжал оберег, вспоминая слова Марфы: «Доверяй».

— Вместе, — сказал он, глядя на Ярину, на Ворона, на Марфу. — Мы сильнее.

Ярина кивнула, её посох вспыхнул ярче. Ворон шагнул вперёд, его меч был готов.

— Пусть лезет, — буркнул он. — Я не собираюсь бегать.

Марфа подошла, её рука легла на плечо Олега.

— Слушай искру, — прошептала она. — Она знает путь.

Олег закрыл глаза, направляя искру. Она была слабой, но он почувствовал её — реку, что течёт, несмотря на тьму. Он увидел свет, что пробивается, и тень, что отступает, но не уходит. Голос Чернобога эхом отозвался в голове, холодный и острый: «Ты не остановишь бурю».

Тени на тропе сгустились, и вой стал громче, как будто лес кричал. Олег открыл глаза, его искра вспыхнула, и он знал — это не бой, а предупреждение. Чернобог готовил бурю, и она была ближе, чем они думали.

— Готовьтесь, — сказал он, его голос был твёрдым, как сталь. — Он идёт.

Они стояли вместе, их свет был слабым, но живым, как огонь, что горит в ночи. Но тьма смотрела, и её вой был как обещание — буря уже началась.

Ночь легла на лес тяжёлым покрывалом, гася последние отблески света. Тропа перед хижиной утонула в тенях, что шевелились, как живые, а вой Чернобога, низкий и протяжный, стал ритмом, что бил по сердцу. Олег стоял у входа, его посох светился слабо, отражая искру, что тлела внутри — не ярко, но упрямо, как звезда в бурю. Оберег на запястье с синим камнем горел, как маяк, что держит его на плаву. Страх был, но он не владел им — Ярина, Ворон и Марфа стояли рядом, и их единство было как огонь, что не гаснет в ночи.

Ярина сжимала посох, её бусины светились, как звёзды, но их свет дрожал, как будто тьма давила на них. Её лицо было бледным, но глаза горели решимостью, как у травницы, что не сдаётся. Ворон держал меч, его раненая рука дрожала, но он стоял твёрдо, как скала, что встречает бурю. Марфа опиралась на стену хижины, её силы были слабы, но голос был сильным, как пророчество, что направляет в темноте. Очаг за их спиной горел, но его тепло не могло разогнать холод, что шёл от леса.

Гул Чернобога стал громче, и вой превратился в рёв, как будто сама земля кричала. Тени на тропе сгустились, и из них проступило… не фигура, не тварь, а волна — тьма, что текла, как река, но не вода, а смола, что поглощает свет. Её глаза — не красные, не чёрные, а белые, как молнии, смотрели на Олега, и его искра сжалась, как будто её резали. Голос Чернобога ударил, не в ушах, а в груди, как молот: «Твой свет… мой. Приди, или всё падёт».