Фрейлина
Шрифт:
Дело в том, что обвиняли его обе стороны — и наши, и ваши.
В нерешительности и трусости при ведении внешней политики… и даже просто в том, что он немец — русские. Иностранцы — в агрессивном вмешательстве России в европейские дела. Ее даже образно называли «жандармом Европы».
Звучало настолько противоречиво, что захотелось составить свое, собственное мнение.
Нессельроде и правда совершил немало серьезных ошибок по причине своих убеждений — был против любого свободомыслия и резких движений как во внешней, так и во внутренней политике. Против отмены крепостного права в том числе. По той же
Ошибки были допущены и по другим причинам.
Например, совершенно по-русски веря в честь, незыблемость договоренностей и мужскую дружбу, он попал под влияние австрийского дипломата Меттерниха, который беззастенчиво пользовался его доверием. Проавстрийская политика России — как результат. Но последовал договор Франция-Австрия и Нессельроде прозрел. К сожалению, все мы учимся в том числе и на своих ошибках.
Да, как настоящий дипломат, он склонялся к компромиссам и умеренности, стараясь решить острые вопросы миром. Но обвинять его в этом как бы и… странно? Дипломат все-таки, и это его работа — говорить и договариваться.
Что с Нессельроде все не так однозначно, я окончательно поняла, прочитав одно из его писем к барону Майендорфу. Мне крепко запомнилась одна фраза, звучавшая, как предсказание или даже пророчество:
«…Мы оказали большую услугу Европе: со временем ее поймут и примут, как всегда принимают с жадностью нашу помощь во время крупных социальных кризисов; но нам никогда не будут благодарны, ибо благодарность перед Россией и ее государями стала тяжестью, которая обременяет всех. Нас лучше ненавидеть без причины, чем отплатить нам добром».
Такие слова мог написать только русский по духу человек, глубоко переживавший за судьбу Отечества. А сказанное им, между прочим, регулярно сбывалось и продолжает сбываться…
Причину, по которой он хотел меня видеть, я не представляла себе. Ни единой мысли! Значит, узнаю завтра — обессиленно упала я на подушку после всех вечерних процедур.
Сил не было даже на то, чтобы подумать о решении в мою пользу, вдруг и внезапно принятом Фредериком Августом.
То, что он оказал помощь женщине, выглядело как поступок единственно верный для человека порядочного. Я даже жалела его — все-таки тяжело пришлось. Даже если веса того во мне килограмм сорок-пятьдесят… все равно это, как тащить на себе мешок с сахаром. Еще и не на спине, а на весу.
Но это говорил во мне тот мой менталитет. А здесь?
То ли я уже потихоньку врастала в эти реалии… но где-то на уровне интуиции событие сие воспринималось, как крайне нежелательное для моей репутации. Нарушающее приличия точно, а к ним здесь относились внимательно и ревниво.
Но гадать почему он все-таки решился и когда именно, я не стала — бессмысленно. Мы понятия не имеем как идет процесс принятия решений у мужчин, какими неведомыми путями? Или даже немыслимыми.
Поэтому не стала ломать голову и почти сразу уснула.
Моя повседневная форма пришла в негодность. Временную или постоянную, сейчас было уже не важно, и Ирма упаковала меня в кисейное голубое платье. Плела косу, кантовала меня, шнуровала… а я в это время досыпала, вяло и с опозданием реагируя на просьбы и даже команды.
Завтрак на общей кухне еще не
был готов, да и есть спросонья пока не хотелось. Но получалось, что снова я неизвестно сколько времени буду голодать.— Может вам предложат там чаю, — осторожно предположила Ирма, — дом министра славится своей кухней даже в Европах.
— Дом? А разве его дом здесь, не в Петербурге? — удивилась я, — и потом… меня приглашают к себе домой? Не в служебный кабинет?
— Не могу знать, — то ли замялась, то ли стушевалась горничная, — а только сейчас здесь весь Двор. На дачах и семейство Карла Васильевича. Да и супруга его статс-дама при императрице… Думаю, вас не задержат надолго, а я буду ждать здесь с едой, Таисия Алексеевна.
Я озадаченно задержала на ней взгляд. Вот так непривычно многословно и будто оправдываясь, люди говорят, зная за собой вину. Она же слова лишнего обычно не скажет. Но поделилась тем, что знала — уже спасибо.
— Спасибо, Ирма. А пока просто дай мне воды.
Выходить из дому совсем натощак было глупо. Светка держала во всех карманах сушки, просто на всякий случай — ее беременный организм голода не переносил. В желудке должно быть хоть что-нибудь… даже если просто вода.
К Кавалерскому домику подали небольшую карету. Сойти с крыльца и подняться в нее мне помог все тот же худой мужчина. Сам он сел на козлы рядом с кучером.
Проехав по городу куда-то в сторону будущего вокзала, мы остановились возле небольшого особняка. В наши годы он не сохранился, такого здания здесь я не помнила.
— Прошу вас, — подал мне руку «писарь».
— Благодарю вас. Карл Васильевич ждет меня здесь? — огляделась я и поняла, что мне все нравится — и дом, и цветники вокруг, и погода.
— Вас ожидает его супруга — Мария Дмитриевна.
— Оу!.. — споткнулась я на ровном месте.
— Осторожнее! — подхватил меня под руку мужчина.
И правда… он же сказал — Нессельроде, а дальше я уже сама…
И вот это уже… горе мне, горе… Знала бы — ночь не спала. Хорошо, что есть минутка на подумать, а не по факту огорошили.
Министр Нессельроде мужчина. Против него, кроме ума (нескромно надеюсь) и знаний, у меня есть еще и ресницы, и губки бантиком. Кое-как я уже умела со всем этим управляться и даже иногда пользовалась. Так или иначе, но с мужчиной я надеялась разойтись миром.
Сейчас уже не уверена.
Быть врагом мадам Нессельроде было смертельно опасно — в буквальном смысле. Не простив Пушкину эпиграммы в свой адрес, она открыто встала на сторону Дантеса. Именно ее Пушкин подозревал в сочинении «диплома рогоносца», который и привел в конце концов к дуэли.
Собственно, карьера Нессельроде и началась с согласия Марии на брак с ним. Дочь министра финансов, фрейлина императрицы и самая богатая невеста столицы была дамой высокой и корпулентной. А на фоне щуплого невысокого мужа выглядела совсем величаво. Глядя на эту пару, шутили, что он будто выпал из кармана жены.
Но их брак оказался и счастливым, и удачным. Участвуя в делах мужа, Мария Дмитриевна имела на него исключительное влияние. Почему и боялись ее больше, чем графа Бенкендорфа — шефа жандармского корпуса. А может потому, что это о ней сказано: «Сколько вражда ее ужасна и опасна, столько дружба неизменна и заботлива».