Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Мы благо миру сделали великое, недаром мы душевные калеки, мы будущее, черное и дикое, отжили за других в двадцатом веке.

* * *

Остался жив и цел, в уме и силе, и прежние не сломлены замашки, а был рожден в сорочке, что в России всегда вело к смирительной рубашке.

* * *

Мы жили там, не пряча взгляда, а в наши души и артерии сочился тонкий яд распада гниющей заживо империи.

* * *

Россия, наши судьбы гнусно скомкав, еще нас обрекла наверняка на пристальность безжалостных потомков, брезгливый интерес издалека.

* * *

Где взрывчато, гнусно и ржаво, там чувства и мысли острее, чем гуще прогнила держава, тем чище любовь к ней в еврее.

* * *

Как бы ни были духом богаты, но с ошметками русского теста мы заметны везде, как цитаты из большого безумного текста.

* * *

Пока мы кричали и спорили, ключи подбирая к секрету, трагедия русской истории легко перешла в оперетту.

* * *

Темна российская заря, и смутный страх меня тревожит: Россия в поисках царя себе найти еврея может.

* * *

Мы обучились в той стране отменно благостной науке ценить в порвавшейся струне ее неизданные звуки.

* * *

В душе у всех теперь надрыв: без капли жалости эпоха всех обокрала, вдруг открыв, что где нас нет, там тоже плохо.

* * *

Бессилен плач и пуст молебен в эпоху длительной беды, зато стократ сильней целебен дух чуши и белиберды.

* * *

В чертах российских поколений чужой заметен след злодейский: в национальный русский гений закрался гнусный ген еврейский.

* * *

Забавно, как тихо и вкрадчиво из воздуха, быта, искусства — проникла в наш дух азиатчина тяжелого стадного чувства.

* * *

Мне чудится порой: посланцы Божьи, в безвылазной грязи изнемогая, в российском захолустном бездорожье кричат во тьму, что весть у них благая.

* * *

Российская судьба своеобразна, в ней жизненная всякая игра пронизана миазмами маразма чего-нибудь, протухшего вчера.

* * *

Не зря мы гнили врозь и вместе, ведь мы и вырастили всех, дарящих нам теперь по чести свое презрение и смех.

* * *

Воздух вековечных русских споров пахнет исторической тоской: душно от несчетных прокуроров, мыслящих на фене воровской.

* * *

Увы, приметы и улики российской жизни возрожденной — раскаты, рокоты и рыки народной воли пробужденной.

* * *

Если вернутся времена всех наций братского объятья, то, как ушедшая жена, — забрать оставшиеся платья.

* * *

Среди совсем чужих равнин теперь матрешкой и винтовкой торгует гордый славянин с еврейской прытью и сноровкой.

* * *

Прохвосты, проходимцы и пройдохи и прочие, кто духом ядовит, в гармонии с дыханием эпохи легко меняют запахи и вид.

* * *

В России после пробуждения опять тоска туманит лица: все снова ищут убеждения, чтобы опять закабалиться.

* * *

Сквозь общие радость и смех, под музыку, песни и танцы дерьмо поднимается вверх и туго смыкается в панцирь.

* * *

Секретари и председатели, директора и заместители — их как ни шли к ебене матери, они и там руководители.

* * *

В той российской, нами прожитой неволе, меж руин ее, развалин и обломков — много крови, много грязи, много боли — много смысла для забывчивых потомков.

* * *

Слепец бежит во мраке, и дух его парит, неся незрячим факел, который не горит.

* * *

Нас рабство меняло за долгие годы — мы гнулись, ломались, устали… Свободны не те, кто дожил до свободы, а те, кто свободными стали.

* * *

Послушные пословицам России, живя под неусыпным их надзором, мы сора из избы не выносили, а тихо отравлялись этим сором.

* * *

Часы истории — рывками и глазу смертному невнятно идут, но, трогая руками, мы стрелки двигаем обратно.

* * *

Стал русский дух из-за жестоких режимов, нагло-самовластных, — родильным домом дум высоких и свалкой этих дум несчастных.

* * *

Я мало, в сущности, знаком с душевным чувством, что свободен: кто прожил век под колпаком, тем купол неба чужероден.

* * *

От марша, от песни, от гимна — всегда со стыдом и несмело вдруг чувствуешь очень интимно, что время всех нас поимело.

* * *

Я свободен от общества не был, и в итоге прожитого века нету места в душе моей, где бы не ступала нога человека.