Гарики из Иерусалима. Книга странствий

* * *

Живя с азартом и упорством среди друзей, вина и смеха, блажен, кто брезгует проворством, необходимым для успеха.

* * *

Ты скорее, Господь, справедлив, чем жесток, мне ясней это день ото дня, и спасибо, что короток тот поводок, на котором Ты держишь меня.

* * *

Молитва и брань одновременно в живое сплетаются слово, высокое с низким беременно все время одно от другого.

* * *

В игры Бога как пешка включен, сам навряд ли я что-нибудь значу; кто судьбой на успех обречен, с непременностью терпит удачу.

* * *

В лицо нам часто дышит бездна, и тонкий дух ее зияния нам обещает безвозмездно восторг полета и слияния.

* * *

То главное, что нам необходимо, не знает исторических помех, поэтому всегда и невредимо пребудут на земле любовь и смех.

* * *

Нам чуть менее жить одиноко в мираже, непостижном и лестном, что следит неусыпное око за любым нашим шагом и жестом.

* * *

Душа моя нисколько не грустит о грешном словоблудии моем: ей Бог мои все глупости простит, поскольку говорил я их — о Нем.

* * *

Под осень чуть не с каждого сука, окрестности брезгливо озирая, глядят на нас вороны свысока, за труд и суету нас презирая.

* * *

Сполна сбылось, о чем мечтали то вслух, то молча много лет, за исключением детали, что чувства счастья снова нет.

* * *

У мудрости расхожей — нету дна, ищи хоть каждый день с утра до вечера; в банальности таится глубина, которая ее увековечила.

* * *

Ощущение высшей руки в нас отнюдь не от воплей ревнителей; чувство Бога живет вопреки виду многих священнослужителей.

* * *

Хотелось быть любимым и любить, хотелось выбрать жребий и дорогу, и теми я порой хотел бы быть, кем не был и не стану, слава Богу.

* * *

Сейчас, когда постигла душу зрелость, нам видится яснее из тумана упругость, и пластичность, и умелость целебного самих себя обмана.

* * *

Часами я валяюсь, как тюлень, и делать неохота ничего; в доставшихся мне генах спала лень задолго до зачатья моего.

* * *

Цветение, зенит, апофеоз — обычно забывают про истоки, в которых непременно был навоз, отдавший им живительные соки.

* * *

Товарищ, верь: взойдет она, и будет свет в небесной выси; какое счастье, что луна от человеков не зависит!

* * *

О, как смущен бывает разум лихим соблазном расквитаться со всеми трудностями сразу, уйдя без писем и квитанций.

* * *

В сумерках закатного сознания гаснет испаряющийся день, бережно хранят воспоминания эхо, отражение и тень.

* * *

Жил на ветру или теплично, жил как бурьян или полезно — к земным заслугам безразлична всеуравнительная бездна.

* * *

С азартом жить на свете так опасно, любые так рискованны пути, что понял я однажды очень ясно: живым из этой жизни — не уйти.

* * *

Когда последняя усталость мой день разрежет поперек, я ощутить успею жалость ко всем, кто зря себя берег.

* * *

Сегодня настроение осеннее, как будто истощился дух мой весь, но если после смерти воскресение не сказка, то хочу очнуться здесь.

* * *

В этой жизни, шальной и летящей, мало пил я с друзьями в пивных, но надеюсь, что видеться чаще нам достанется в жизнях иных.

* * *

Решит, конечно, высшая инстанция куда я после смерти попаду, но книги — безусловная квитанция на личную в аду сковороду.

* * *

А жаль, что на моей печальной тризне, припомнив легкомыслие мое, все станут говорить об оптимизме и молча буду слушать я вранье.

* * *

Струны натянувши на гитары, чувствуя горенье и напор, обо мне напишут мемуары те, кого не видел я в упор.

* * *

От воздуха помолодев, как ожидала и хотела, душа взлетает, похудев на вес оставленного тела.

* * *

Нам после смерти было б весело поговорить о днях текущих, но будем только мхом и плесенью, всего скорей, мы в райских кущах.

Улучшить человека невозможно, и мы великолепны безнадежно

Угрюмый опыт долгих лет врастанья в темноту — моей души спинной хребет, горбатый на свету.

* * *

Я живу, никого не виня, не взывая к судам и расплатам, много судей везде без меня, и достойнее быть адвокатом.

* * *

Есть сутки — не выдумать гаже, дурней, непробудней, темней, а жизнь продолжается — даже сквозь наши рыданья над ней.