Гарики из Иерусалима. Книга странствий
Шрифт:
* * *
Листаю стихи, обоняя со скуки их дух — не крылатый, но птичий; есть право души издавать свои звуки, но есть и границы приличий. * * *
Во мне приятель веру сеял и лил надежды обольщение, и столько бодрости навеял, что я проветрил помещение. * * *
Когда нас учит жизни кто-то, я весь немею; житейский опыт идиота я сам имею. * * *
Из
* * *
Вовсе не отъявленная бестия я умом и духом, но однако — видя столп любого благочестия, ногу задираю, как собака. * * *
Пускаюсь я в пространство текста, плетя строки живую нить, — как раб, кидающийся в бегство, чтобы судьбу переменить. * * *
А вера в Господа моя — сестра всем верам: пою Творцу молитвы я пером и хером. * * *
Весь век понукает невидимый враг нас бумагу марать со слепым увлечением; поэт — не профессия, это диагноз печальной болезни с тяжелым течением. * * *
Слегка криминально мое бытие, но незачем дверь запирать на засов, умею украсть я лишь то, что мое: я ветер ворую с чужих парусов. * * *
Кому расскажешь о густом и неотвязном страхе мглистом перед натянутым холстом и над листом бумаги чистым? * * *
Живопись наружно так проста, что уму нельзя не обмануться, но к интимной пластике холста можно только чувством прикоснуться. * * *
Вчера я с горечью подумал, что зря слова на лист сажаю: в текущей жизни столько шума, что зря его я умножаю. * * *
Чтобы слушать любого поэта, мне хватает и сил, и терпения, и меня уважают за это виртуозы фальшивого пения. * * *
Твоих убогих слов ненужность и так мне кажется бесспорной, но в них видна еще натужность, скорей уместная в уборной. * * *
Ночью проснешься и думаешь грустно: люди коварны, безжалостны, злы, всюду кипит ремесло и искусство, душат долги и не мыты полы. * * *
Чтоб сочен и весел был каждый обед, бутылки поставь полукругом, а чинность, и чопорность, и этикет пускай подотрутся друг другом. * * *
Лишь то, что Богу по плечу, весь век прошу я на бегу: чтобы я мог, чего хочу и чтоб хотел я, что могу. * * *
Портили
глаза и гнули спины, только все не впрок и бесполезно, моего невежества глубины — энциклопедическая бездна. * * *
Как жить, утратя смысл и суть? Душа не скажет, замолчала. Глотни вина, в толпе побудь, вернись и все начни сначала. * * *
По каменному тексту городов скользя, как по листаемым страницам, я чувствую везде, что не готов теперь уже нигде остановиться. * * *
Скорее все же для потомка, а не для нас пишу усердно я о том, как пылал и гас. * * *
Душа не потому ли так тоскует, что смутно ощущает мир иной, который где-то рядом существует, окрашивая смыслом быт земной? * * *
А на небе не тесно — поверьте — от почтенных, приличных и лысых, потому что живут после смерти только те, кто при жизни не высох. * * *
Нас как бы судьба ни коверкала, кидая порой наповал, а мне собеседник из зеркала всегда с одобреньем кивал. * * *
Не Божьей искры бытие, не дух я славлю в восхищении, а воспеваю жизнь в ее материальном воплощении. * * *
За то греху чревоугодия совсем не враг я, а напротив, что в нем есть чудная пародия на все другие страсти плоти. * * *
Я люблю, когда грустный некто под обильное возлияние источает нам интеллекта тухловатое обаяние. * * *
Мне жалко всех, кого в азарте топтал я смехом на заре, — увы, но кротость наша в марте куда слабей, чем в октябре. * * *
Всегда живя в угрюмом недоверии, испытывая страха нервный зуд, микроб не на бациллы и бактерии, микроб на микроскоп имеет зуб. * * *
Грешил я с наслаждением и много, и странная меня постигла мука: томит меня не совесть и не скука, а темная душевная изжога. * * *
Я много съел восточных блюд, и вид пустыни мне привычен, я стал задумчив, как верблюд, и, как осел, меланхоличен. * * *
Восхищенные собственным чтением, два поэта схлестнули рога, я смотрю на турнир их с почтением, я люблю тараканьи бега. * * *
Стихов его таинственная пошлость мне кажется забавной чрезвычайно, звуча, как полнозвучная оплошность, допущенная в обществе случайно.
Поделиться с друзьями: