Гарики из Иерусалима. Книга странствий

* * *

Люблю с подругой в час вечерний за рюмкой душу утолить: печаль — отменный виночерпий и знает, сколько нам налить.

* * *

Дожив до перелома двух эпох, на мыслях мельтешных себя ловлю, порывы к суете ловлю, как блох, и сразу с омерзением давлю.

* * *

Читаю оду и сонет, но чую дух души бульдожьей; не Божьей милостью поэт, а скудной милостыней Божьей.

* * *

Я вчера полистал мой дневник, и от ужаса стало мне жарко: там какой-то мой тухлый двойник пишет пошлости нагло и жалко.

* * *

Доколе дух живой вершит пиры, кипит игра ума и дарования, поэзия, в которой нет игры, — объедки и огрызки пирования.

* * *

Глупо думать про лень негативно и надменно о ней отзываться: лень умеет мечтать так активно, что мечты начинают сбываться.

* * *

Пот познавательных потуг мне жизнь не облегчил, я недоучка всех наук, которые учил.

* * *

Увы, в отличие от птиц, не знаю, сидя за столом, что вылупится из яиц, насиженных моим теплом.

* * *

Даже вкалывай дни и ночи, не дождусь я к себе почтения, ибо я подвизаюсь в очень трудном жанре легкого чтения.

* * *

Держу стакан, точу перо, по веку дует ветер хлесткий; ни зло не выбрав, ни добро, живу на ихнем перекрестке.

* * *

И я хлебнул из чаши славы, прильнув губами жадно к ней; не знаю слаще я отравы, и нет наркотика сильней.

* * *

Глупо гнаться, мой пишущий друг, за читательской влагой в глазу — все равно нарезаемый лук лучше нас исторгает слезу.

* * *

Он воплотил свой дар сполна, со вдохновеньем и технично вздувая волны из гавна, изготовляемого лично.

* * *

Душевный чувствуя порыв, я чересчур не увлекаюсь: к высотам духа воспарив, я с них обедать опускаюсь.

* * *

Что столь же я наивен — не жалею, лишаться обольщений нам негоже: иллюзии, которые лелею, — они ведь и меня лелеют тоже.

* * *

Нет, я на лаврах не почил, верша свой труд земной: ни дня без строчки — как учил меня один портной.

* * *

Жили гнусно, мелко и блудливо, лгали и в стихе, и в жалкой прозе; а в раю их ждали терпеливо — райский сад нуждается в навозе.

* * *

Печалью, что смертельна жизни драма, окрашена любая песня наша, но теплится в любой из них упрямо надежда, что минует эта чаша.

* * *

На собственном огне горишь дотла, но делается путь горяч и светел, а слава — это пепел и зола, которые потом развеет ветер.

* * *

Меня любой прохожий чтобы помнил, а правнук справедливо мной гордился, мой бюст уже лежит в каменоломне, а скульптор обманул и не родился.

* * *

Очень важно, приблизившись вплоть к той черте, где уносит течение, твердо знать, что исчерпана плоть, а душе предстоит приключение.

* * *

Люблю стариков — их нельзя не любить, мне их отрешенность понятна: душа, собираясь навеки отбыть, поет о минувшем невнятно.

* * *

К пустым о смысле жизни бредням влекусь, как бабочка к огню, кружусь вокруг и им последним на смертной грани изменю.

* * *

Чтобы будущих лет поколения не жалели нас, вяло галдя, все мосты над рекою забвения я разрушил бы, в ночь уходя.

* * *

Вонзится в сердце мне игла, и вмиг душа вспорхнет упруго; спасибо счастью, что была она во мне, — прощай, подруга.

1993 год

Третий иерусалимский дневник

Я лодырь, лентяй и растяпа,

но вмиг, если нужен я вдруг,

на мне треугольная шляпа

и серый походный сюртук.

Все, конечно, мы братья по разуму, только очень какому-то разному

Мы проживали не напрасно свои российские года, так бескорыстно и опасно уже не жить нам никогда.

* * *

Идеи равенства и братства хотя и скисли, но очень стыдно за злорадство при этой мысли.

* * *

Наш век имел нас так прекрасно, что мы весь мир судьбой пленяли, а мы стонали сладострастно и позу изредка меняли.

* * *

По счастью, все, что омерзительно и душу гневом бередит, не существует в мире длительно, а мерзость новую родит.

* * *

Не мне играть российскую игру, вертясь в калейдоскопе черных пятен, я вжился в землю предков, тут умру, но дым оттуда горек и понятен.

* * *

Напрасно горячимся мы сегодня, желая все понять без промедлений, для истины нет почвы плодородней, чем несколько истлевших поколений.