Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Слишком я люблю друзей моих, чтобы слишком часто видеть их

Умея от века себя отключить, на мир я спокойно гляжу, и могут меня только те огорчить, кого за своих я держу.

* * *

Течет беспечно, как вода среди полей и косогоров, живительная ерунда вечерних наших разговоров.

* * *

Чтоб жить отменно, так немного, по сути, нужно мне, что я прошу простейшего у Бога: чтоб не менялась жизнь моя.

* * *

Курили, пили и молчали, чуть усмехались; но затихали все печали и выдыхались.

* * *

Бог шел путем простых решений, и, как мы что ни назови, все виды наших отношений — лишь разновидности любви.

* * *

Тяжки для живого организма трели жизнерадостного свиста, нету лучшей школы пессимизма, чем подолгу видеть оптимиста.

* * *

Если нечто врут мои друзья, трудно утерпеть, но я молчу; хочется быть честным, но нельзя делать только то, что я хочу.

* * *

Не могут ничем насладиться вполне и маются с юмором люди, и видят ночами все время во сне они горбуна на верблюде.

* * *

Мы одиноки, как собаки, но нас уже ничем не купишь, а бравши силой, понял всякий, что только хер зазря затупишь.

* * *

По собственному вкусу я сужу, чего от собеседника нам нужно, и вздор напропалую горожу охотнее, чем умствую натужно.

* * *

Нам свойственна колючая опаска слюнявых сантиментов и похвал, но слышится нечаянная ласка — и скашивает душу наповал.

* * *

Ты в азарте бесподобен ярой одурью своей, так мой пес весной способен пылко трахать кобелей.

* * *

У нас легко светлеют лица, когда возможность нам дана досадой с другом поделиться, с души содрав лоскут гавна.

* * *

Люблю шутов за их потешность, и чем дурнее, тем верней они смягчают безутешность от жизни клоунской моей.

* * *

Я вижу объяснение простое того, что ты настолько лучезарен: тебя, наверно, мать рожала стоя, и был немного пол тобой ударен.

* * *

Хоть я свои недуги не лечу, однако, зная многих докторов, я изредка к приятелю-врачу хожу, когда бедняга нездоров.

* * *

То истомясь печалью личной, то от погибели в вершке весь век по жизни горемычной мечусь, как мышь в ночном горшке.

* * *

Стал тесен этот утлый водоем, везде резвятся стаи лягушат, и даже в одиночестве моем какие-то знакомые кишат.

* * *

У тех, кто в усердии рьяном по жизни летит оголтело, душа порастает бурьяном гораздо скорее, чем тело.

* * *

Я курю возле рюмки моей, а по миру сочится с экранов соловьиное пение змей и тигриные рыки баранов.

* * *

Мой восторг от жизни обоснован, Бог весьма украсил жизнь мою: я, по счастью, так необразован, что все время что-то узнаю.

* * *

Давно живу как рак-отшельник и в том не вижу упущения, душе стал тягостен ошейник пустопорожнего общения.

* * *

Когда среди людей мне одиноко, я думаю, уставясь в пустоту: а видит ли всевидящее око бессилие свое и слепоту?

* * *

Быстрей мне сгинуть и пропасть, чем воспалят мой дух никчемный наживы пламенная страсть и накопленья зуд экземный.

* * *

В эпоху той поры волшебной, когда дышал еще легко, для всех в моей груди душевной имелось птичье молоко.

* * *

Сбыл гостя. Жизнь опять моя. Слегка душа очнулась в теле. Но чувство странное, что я — башмак, который не надели.

* * *

Поскольку я большой философ, то жизнь открыла мне сама, что глупость — самый лучший способ употребления ума.

* * *

Когда мне тускло, скучно, душно и жизнь истерлась, как пословица, к себе гостей зову радушно, и много хуже мне становится.

* * *

На нас во всей своей весомости ползет, неся опустошения, болезнь душевной насекомости и насекомого кишения.

* * *

Верю людям, забыв и не думая, что жестоко похмелье наивности, что себя в это время угрюмое я люблю без обычной взаимности.

* * *

Время облегчает бытие, дух у нас устроен эластично: чувство одиночества мое сделалось безоблачно привычно.

* * *

Поневоле сочится слеза на согретую за ночь кровать: только-только закроешь глаза, как уже их пора открывать.

* * *

С утра неуютно живется сове, прохожие злят и проезжие, а затхлость такая в ее голове, что мысли ужасно несвежие.