Гарики из Иерусалима. Книга странствий
Шрифт:
Это, конечно, трогательно очень, только совершенно и категорически излишне. Лично вот меня любить не надо — я не доллар и не юная девица. Имею я огромное количество различных недостатков. Среди которых (не последний) — непомерная гордыня, что принадлежу к незаурядному и ярко одаренному народу.
Поэтому время от времени я закрываю глаза и с наслаждением слушаю безостановочное шуршание плавно текущего по свету всемирного еврейского заговора.
Что нам в нас не нравится
Кто бы там и что ни говорил, а самая поразительная еврейская черта — это, конечно, неприязнь к евреям. Ни один в мире народ не сочинил сам о себе такое количество анекдотов, шуток и издевательских историй. Из них, на мой взгляд, лучшая — как Моисея некогда спросили,
— А с этими людьми мне было стыдно ходить по центральным улицам!
Любое возражение, что, может быть, такие шутки сочиняют некие отъявленные юдофобы, — не проходит, ибо я и лично знаю множество подобных сочинителей, и сам давно уже принадлежу к их числу, чего нисколько не стыжусь. И более того, мне кажется, что смелость смеяться над собой — такая ценная особенность, что надо ей гордиться, ибо есть в ней верный признак и душевного здоровья нации, и жизнеспособности ее. Однако же — одно дело смеяться, а другое — воспаленно осуждать. А мы и в этом сильно преуспели. Где-то я прочел идею, что возникла в нас эта способность (или склонность) ввиду как раз необычайнейшей пластичности нашего народа: мы, дескать, веками живя в разных странах, живо перенимали и впитывали все психологические особенности коренного населения, а в том числе — и взгляд на нас, пришельцев. Как бы выучились мы смотреть на себя отчужденно сторонними глазами, а уж тут — чего хорошего увидишь. И отсюда будто в нас такое ревностное самоосуждение. Возможно, спорить не берусь. Я вообще не спорю никогда с высоколобыми глубокими суждениями о чем бы то ни было. Они обычно сами выдыхаются со временем. Но не берусь я предложить и никакую собственную гипотезу, поскольку сам с собой обычно не согласен. Просто мне охота поболтать на эту щекотливую и занимательную тему.
Среди такого рода книг стоит особняком и сильно выделяется некогда знаменитая книга Отто Вейнингера — «Пол и характер». Жизнь этого философа, короткая и странная, длилась всего двадцать три года. В самом конце девятнадцатого века принялся он обучаться в Венском университете, кроме философии попутно изучая биологию, физику, математику и психологию. Еще студентом будучи, он стал писать свою книгу, а издав ее, с собой покончил. Было это в 1903 году. Мучила его депрессия, и с нею он не справился. А для самоубийства выбрал он известную венскую гостиницу, тот номер, где за несколько десятков лет до этого скончался Бетховен.
Вся книга Отто Вейнингера — о различии мужчин и женщин. И мужчины все — носители добра, а женщины — наоборот. И до такой, представьте себе, степени, что «наиболее высоко стоящая женщина все же стоит бесконечно ниже самого низкого из мужчин». Признаться честно, у меня такое убеждение клубилось некогда (мне изменила одна чудная подружка), только оно длилось около недели, потому что я другую встретил — совершенство, и моя по женской части мизантропия исчезла без следа. Я боюсь, что молодого Отто сходная постигла ситуация, но он глубокий был философ и из краткого отчаяния выбраться не смог. И книга о женщине как воплощении всемирной пустоты и зла осталась человечеству в наследство.
О евреях там большая интересная глава. Честно признавшись, что он сам из этого народа, Отто Вейнингер, не обинуясь, заявил, что все еврейство в целом — это некий бездуховный и аморальный элемент, проявляющий женское начало в его худшем виде. Ибо евреи тяготеют к коммунизму, материализму, анархизму и атеизму. Перечень отменный, правда же? И что-то в этом есть. Чтоб избежать соблазна комментариев (а хочется — кошмарно!), я в дальнейшем только самые мои любимые цитаты приведу.
«Евреи, как и женщины, охотно торчат друг возле друга, но они не знают общения друг с другом… под знаменем сверхиндивидуальной идеи».
«У истинного еврея нет того внутреннего благородства, которое ведет к чувству собственного достоинства и к уважению чужого Я».
«Евреи и женщины лишены юмора, но склонны к издевательству».
«Он (еврей. — И. Г.) подобен паразиту, который в каждом новом теле становится другим… тогда как он остается тем же».
Евреи семейственны (они хорошие семьянины), потому что семья — это «женское
материнское образование, которое ничего общего не имеет с государством, с возникновением общества».А так как Отто Вейнингер еще очень не любил англичан, то в этом месте написал он, что англичане «в известной степени родственны евреям». Бедные англичане, подумал я с сочувствием, так не вовремя попались под руку.
Но, невзирая на семейственность, «нет ни одного народа в мире, где было бы так мало браков по любви, как у евреев: еще одно доказательство отсутствия души у настоящего еврея».
Еврей — «не особенно добр, не особенно зол, в основе же своей он… прежде всего — низок».
«Еврей, подобно женщине, нуждается в чужой власти, которая господствовала бы над ним».
«Еврей — это бесформенная материя, существо без души, без индивидуальности. Ничто, нуль. Нравственный хаос. Еврей не верит ни в самого себя, ни в закон и порядок».
«Еврей — это разрушитель границ». Я тут не удержусь от комментария, поскольку, на мой взгляд и вкус, последнее утверждение — высокая и важная хвала. Но в юном мыслителе возобладал австрийский дух.
«Еврей не испытывает страха перед тайнами, так как он их нигде не чувствует. Представить мир возможно более плоским и обыкновенным — вот центральный пункт всех научных устремлений еврея».
«Этот недостаток глубины объяснит нам, почему евреи не могут выделить из своей среды истинно великих людей, почему им… отказано в высшей гениальности».
Ну что, евреи, огорчились? То-то же!
И еще одна, последняя цитата. Боже мой, как неохота мне ее сюда писать, я вижу проницательные и насмешливые взгляды, устремляемые прямо на меня, и я поеживаюсь зябко, только внутренняя честность не дает мне выкинуть слова из этой дивной песни:
«Еврей никогда серьезно не считает что-либо истинным и нерушимым, священным и неприкосновенным. Поэтому у него всегда фривольный тон, поэтому он всегда надо всем острит».
Я не собираюсь вступать в дискуссию с бедным покойным философом, гораздо интереснее мне в этом перечне какое-то смутное звучание правды — например, о нарушении границ.
Я абсолютно убежден (а если довелось бы спорить, то готов поставить любую свою ногу против кочана капусты), что и мерзкую идею о делении народа на евреев и жидов сочинили наши соплеменники. В ней ярко светит подлое и жалкое желание любой ценою отделить себя от вековечной участи народа, заранее обезопаситься и упастись таким психологическим предательством. У моей уверенности об авторстве этой идеи есть очень личное, глубинно статистическое подтверждение: десятками встречал я человеческую гнусь, которая эту идею прокламировала, и ни разу мне такое не сказал достойный человек. Это весьма удобная психологическая щель для неудачников, для прохиндеев, для завистников и всех, кто ищет крайнего в невзгодах своего существования.
Однако вовсе и совсем не только для таких. Ибо весьма способные, даже талантливые, успешливые и по жизни состоявшиеся люди своего еврейского происхождения чурались, от него пытаясь откреститься. Последнее слово — не каламбур, а некая реальность, ибо не только предпочитали эти достойные люди умалчивать свое еврейство, но и крестились, дабы христианством его как бы зачеркнуть. В 1930 году некий немецкий философ Теодор Лессинг выпустил книгу под названием, исчерпывающе точно обозначившим эту психологическую загадку: «Еврейская самоненависть». Он описывал этот феномен на примерах известных деятелей немецкой культуры, то есть людей отнюдь не темных и способных осознать свое стремление порвать с еврейскими корнями — одновременно с глубинным ощущением своего неискоренимого еврейства. С той поры, как мне рассказывали сведущие люди, появлялись разные и книги, и статьи о том же самом, но, увы, мне эта вся литература напрочь недоступна. Поскольку я не шпрехен, я не спик и не парле, а на русском языке такое появиться не могло. И мне из-за невежества и темноты моей до множества вещей приходится доходить своим умом, который тоже ведь — увы — не безразмерные колготки. Однако же домыслить, как проистекают и клубятся душевные метания такого рода, можно и воображению доступно.