Гарики на все времена (Том 1)

159

О том, что подлость заразительна и через воздух размножается, известно всем, но утешительно, что ей не каждый заражается.

160

Не знаю вида я красивей, чем в час, когда взошла луна в тюремной камере в России зимой на волю из окна.

161

Сижу в тюрьме, играя в прятки с весной, предательски гнилой, а дни мелькают, словно пятки моей везучести былой.

162

По счастью, я не муж наук, а сын того блажного племени, что слышит цвет и видит звук и осязает запах времени.

163

То ли поздняя ночь, то ли ранний рассвет. Тишина. Полумрак. Полусон. Очень ясно, что Бога в реальности нет. Только в нас. Ибо мы — это Он.

164

Вчера я так вошел в экстаз, ища для брани выражения, что только старый унитаз такие знает извержения.

165

Как сушат нас число и мера! Наседка века их снесла. И только жизнь души и хера не терпит меры и числа.

166

Счастливый сон: средь вин сухих, с друзьями в прениях бесплодных за неименьем дел своих толкую о международных.

167

Нас продают и покупают, всмотреться если — задарма: то в лести густо искупают, то за обильные корма. И мы торгуемся надменно, давясь то славой, то рублем, а все, что истинно бесценно, мы только даром отдаем.

168

Чтоб хоть на миг унять свое любви желание шальное, мужик посмеет сделать все, а баба — только остальное.

169

Как безумец, я прожил свой день, я хрипел, мельтешил, заикался; я спешил обогнать свою тень и не раз об нее спотыкался.

170

Со всеми свой и внешностью как все, я чувствую, не в силах измениться, что я чужая спица в колесе, которое не нужно колеснице.

171

Беды и горечи микробы витают здесь вокруг и рядом; тюрьма — такой источник злобы, что всю страну питает ядом.

172

Про все, в чем убежден я был заочно, в тюрьме поет неслышимая скрипка: все мертвое незыблемо и прочно, живое — и колеблемо, и зыбко.

173

Забавно слушать спор интеллигентов в прокуренной застольной духоте, всегда у них идей и аргументов чуть больше, чем потребно правоте.

174

Без удержу нас тянет на огонь, а там уже, в тюрьме или в больнице, с любовью снится женская ладонь, молившая тебя остановиться.

175

Как жаль, что из-за гонора и лени и холода, гордыней подогретого, мы часто не вставали на колени и женшину теряли из-за этого.

176

Ростки решетчатого семени кошмарны цепкостью и прочностью, тюрьма снаружи — дело времени, тюрьма внутри — страшна бессрочностью.

177

В тюрьме я понял: Божий глас во мне звучал зимой и летом: налей и выпей, много раз ты вспомнишь с радостью об этом.

178

Чума, холера, оспа, тиф, повальный голод, мор детей... Какой невинный был мотив у прежних массовых смертей.

179

Ругая суету и кутерьму и скорости тугое напряжение, я молча вспоминаю про тюрьму и жизнь благословляю за движение.

180

В России мы сплоченней и дружней совсем не от особенной закалки, а просто мы друг другу здесь нужней, чтоб выжить в этой соковыжималке.

181

А жизнь продолжает вершить поединок со смертью во всех ее видах, и мавры по-прежнему душат блондинок, свихнувшись на ложных обидах.

182

Блажен, кто хоть недолго, но остался в меняющейся памяти страны, живя в уже покинутом пространстве звучанием затронутой струны.

183

Едва в искусстве спесь и чванство мелькнут, как в супе тонкий волос, над ним и время, и пространство смеются тотчас в полный голос.

184

Ладонями прикрыл я пламя спички, стремясь не потревожить сон друзей; заботливости мелкие привычки — свидетельство живучести моей.

185

Кто-то входит в мою жизнь. И выходит. Не стучась. И не спросивши. И всяко. Я привык уже к моей несвободе, только чувство иногда, что собака.

186

Суд земной и суд небесный — вдруг окажутся похожи? Как боюсь, когда воскресну, я увидеть те же рожи!

187

В любом краю, в любое время, никем тому не обучаем, еврей становится евреем, дыханьем предков облучаем.

188

Не зря ученые пред нами являют наглое зазнайство; Бог изучает их умами свое безумное хозяйство.

189

Ночь уходит, словно тает, скоро утро. Где-то птицы, где-то зелень, где-то дети. Изумительный оттенок перламутра сквозь решетки заливает наши клети.

190

Клянусь едой, ни в малом слове обиды я не пророню, давным-давно я сам готовил себе тюремное меню.

191

Лишен я любимых и дел, и игрушек, и сведены чувства почти что к нулю, и мысли — единственный вид потаскушек, с которыми я свое ложе делю.