Гарики на все времена (Том 1)

289

Есть в позднем сумраке минуты, когда густеет воздух ночи, и тяжкий гул душевной смуты тоской предчувствий разум точит.

290

Какие прекрасные русские лица! Какие раскрытые ясные взоры! Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца. Растлитель. И воры, и воры, и воры.

291

Я восхищен, мой друг Фома, твоим божественным устройством; кому Господь не дал ума, тех наградил самодовольством.

292

Забыт людьми, оставлен Богом, сижу, кормясь казенной пищей, моим сегодняшним чертогам не позавидует и нищий. Судьба, однако же, права, я заслужил свое крушение, и тень Вийона Франсуа ко мне приходит в утешение.

293

Уже при слове «махинация», от самых звуков этих славных на ум сей миг приходит нация, которой нету в этом равных.

294

Кого постигло обрезание, того не мучает неволя, моя тюрьма — не наказание, а историческая доля.

295

Что мне сказать у двери в рай, когда душа покинет тело? Я был бездельник и лентяй, но потому и зла не делал.

296

Тюрьма — не простое скопленье людей, отстойник угарного сброда, тюрьма — воплощение смутных идей, зовущихся духом народа.

297

Хилые и рвущиеся сети ловят мелюзгу и оборванцев, крупную акулу здесь не встретить, ибо рыбаки ее боятся.

298

Тюрьма — условное понятие, она тосклива для унылых, души привычное занятие остановить она не в силах.

299

Уже я за решеткой столько времени, что стал и для охраны словно свой: спасая честь собачьего их племени, таскал мне сигареты часовой.

300

Что мне не выйти из беды, я точно высчитал и взвесил; вкусивши ясности плоды, теперь я снова тверд и весел.

301

Надежны тюремные стены. Все прочно, весомо, реально. Идея разумной системы в тюрьме воплотилась буквально.

302

Когда все, что имели, растратили и дошли до потери лица, начинают любить надзирателей, наступает начало конца.

303

На папертях оставшихся церквей стоят, как на последних рубежах, герои легендарных давних дней, забытые в победных дележах.

304

Удачей, фартом и успехом не обольщайся спозаранку, дождись, покуда поздним эхом тебе не явит их изнанку. Я опыт собственный на этом имею, бедственный еврей, о чем пишу тебе с приветом из очень дальних лагерей.

305

Убийцы, воры и бандиты — я их узнал не понаслышке — в тюрьме тихони, эрудиты и любопытные мальчишки.

306

Со всем, что знал я о стране, в тюрьме совпала даже малость; все, что писал я о тюрьме, банальной былью оказалось.

307

Дерзостна, лукава, своевольна — даже если явна и проста — истина настолько многослойна, что скорей капуста, чем кристалл.

308

Кто с войной в Россию хаживал, тем пришлось в России туго, а мы сломим силу вражию и опять едим друг друга.

309

Когда народом завладели идеи благостных романтиков, то даже лютые злодеи добрее искренних фанатиков.

310

За стенкой человека избивают, а он кричит о боли и свободе, но силы его явно убывают, и наши сигареты на исходе.

311

Ветрами осени исколота, летит листва на нашу зону, как будто льются кровь и золото с деревьев, сдавшихся сезону. А в зоне все без перемен, вращенье суток нерушимо, и лишь томит осенний тлен, припев к течению режима.

312

Достаточен любой случайный стих, чтоб запросто постичь меня до дна: в поверхностных писаниях моих глубокая безнравственность видна.

313

Прогресс весьма похож на созидание, где трудишься с настойчивостью рьяной, мечтаешь — и выстраиваешь здание с решетками, замками и охраной.

314

Вслушиваясь в музыку событий, думая о жизни предстоящей, чувствую дрожанье тонкой нити, еле-еле нас еще держащей.

315

Только у тюрьмы в жестокой пасти понял я азы простой науки: злоба в человеке — дочь несчастья, сытой слепоты и темной скуки.

316

Тем интересней здесь, чем хуже. Прости разлуку мне, жена, в моей тюрьме, как небо в луже, моя страна отражена.

317

Страшно, когда слушаешь, как воры душу раскрывают сгоряча: этот — хоть немедля в прокуроры, а в соседе — зрелость палача.

318

Когда мы все поймем научно и все разумно объясним, то в мире станет жутко скучно, и мы легко простимся с ним.