Газ

Молю.

Где Макс? Почему он не приходит ко мне?

Рядом с моим телом разбросаны рисунки. Их было больше – я уверен. А значит, некоторые проданы поставщикам, веселым фермерам. Те картины, где изображены деревья и луга, цветы и пейзажи городов. Ведь, остальные наброски – ценная коробочка воспоминаний, чувств, эмоций. Они важны для Макса, как и для меня.

Прошло два дня, а я все еще ощущаю запах духов Алисы. Он появился вновь в просторах моей комнаты, и я стараюсь остановить этот момент, чтобы обогатиться духовно. Я так хочу впитать ее нежность.

Странно.

Мой телефон вновь начинает звонить. Сигнал какой-то странный – протяжная мелодия, немного скомканная симфония фортепиано, и я, почему-то, начинаю вспоминать картины Караваджо – его фирменное барокко. Оно выполнено тончайшими кистями, великим гением живописи. И я представляю Больного Вакха, его безжизненные черты лица. Мы с ним похожи. Быть может. А на фоне полета моей фантазии играет медленная мелодия фортепиано.

– Алло – произношу я, поднеся телефон к уху.

– Здравствуйте, Вас беспокоят из отделения полиции сорок четыре.

Что? Как? Что им понадобилось?

– Вас беспокоит капитан … - слова звучали слишком отдаленно от меня.

– Да – отвечаю, и голос мой дрожит.

Я же поговорил на все темы. Зачем им снова вызывать меня? Если только…? Меня посетила ужасная идея, странная мысль.

– Вы сможете зайти на неделе в участок?

– Да, конечно. Я смогу зайти через несколько дней – три или четыре. Вас устроит?

Мой голос дрожит так же, как и мой пульс. Я хочу дорожить этим моментом. Если он пришел в сознание и указал на меня? Что ожидает меня? Перед моими глазами рушится искусство – симфонии Баха сгорают на пленке, Библия Дьявола тлеет в голубом огне, а стены Лувра крошатся в мелкую пыль.

– Да, конечно – отвечает грубый голос.

Я не могу этого не спросить.

– А в чем дело? – слова сопровождаются дрожью.

– Надо задать Вам несколько вопросов об умершем.

Смерть? Нет, этого не может быть!

Разорванные полотна Айвазовского собираются по крупицам. Даже золотые рамы дорогих шедевров принимают собственный блеск и перестают превращаться в чернозем. Искусство застыло на моем потолке, среди узоров. Оно замерло в моей фантазии в невесомости тумана.

– Боже, а что случилось? – выдавливаю я.

Мое сердце быстро бьется в груди.

– Асфиксия – отвечает голос.

Я поворачиваю голову, и мой взгляд падает на черно-белое полотно.

Этого не может быть!

– Конечно, я приду – отвечаю.

Мой голос дрожит, а на глазах образуются слезы, и мои хрустальные города умирают в них. Они тонут, и я вижу, как под волнами скрываются узкие улочки Лондона, дождливые и тоскливые, пыльные памятники Стокгольма, шумные праздники Шанхая.

Грубый голос сменяют короткие гудки. Они похожи на мой пульс.

На некогда белом листе я вижу ситцевую подушку, вздутые вены на лобной доле мертвеца. И даже без цвета его кожа имеет синий оттенок. Я чувствую это. Он задыхается, но его пальцы стараются схватиться за жизнь, чтобы продлить существование бренной души.

Нет. Этого не может быть!

Тысячи ярких куполов возводятся над моей жизнью. Я вижу, как сверкает плаха, но громкие серенады заглушают крики моего города. Яркие движения мелких огоньков. Я чувствую особый прилив наслаждения.

Страх.

Он замыкает аорту в свои объятия, и мне так тяжело дышать. Я лежу на могильной плите, чувствую холод. Он забирается под кожу, проникает в сердечные каналы, принося мне лишь свежесть и смерть.

Удушье на листе бумаги. Асфиксия в размере реального мира. Смерть для единицы общества – успокоение для человека иного, для целой вселенной внутри меня.

Зачем?!

Я вижу частички слюней. Они летят в стороны, падая на руки убийцы. Его кисти стары, мелкие морщинки на фалангах пальцев, грубые откусанные ногти. Черно-белые тона изысканно подчеркивают ненависть и агрессию. Но я не вижу лица, ибо оно за пределами рамки, а значит, бродит в реальном мире. Картина продолжается среди нас.

Я ли это?

14.

Острая бритва расстегивает мою кожу на руках, раскрывая путь венозной крови. Она так нежно проникает под грубость кожи, светясь на лучах желтоватой лампочки. Свет проходит сквозь мелкие капли крови и отражается на поверхности бритвы.

Достаточно.

Я смотрю на глубокую рану, но продолжаю тянуть лезвие в бок, словно замочек на молнии нагрудного кармана.

Алая кровь падает на дно ванны, размываясь ледяными каплями воды. Этот забавный симбиоз жизни и смерти напоминает закат над океаном, когда красное солнце проваливается под воду, задыхаясь, теряя свой теплый огонь. Он становится бледным, но все еще пылает, поджигая водную гладь.

Я чувствую колкую боль, но мои мысли летят куда-то под небо, останавливаясь в невесомости, чтобы сами боги пронзили ее золотыми копьями. И вот она уже падает вниз, оставляя в воздухе кровавые капли стыда.

Стискиваю зубы. Ощущение, будто они сломаются, раскрошившись на тысячи мелких желтоватых осколков. Налет от табака.

Куда меня занесло? Под чернильный небосвод моей судьбы? Над головой кружат вороны, но они вне пределов моей квартиры, ванной комнаты, моего поколения. Где-то внутри меня, под куполом черного космоса, они пролетают стаей, неся в своих лапах мое израненное тело, а из синих вен под грубой кожей падает кровь, поливая почву. Это – моя финальная точка заключения, чтобы подарить деревьям влагу, дабы они поднимались к небу, исполняя мелодию к моей гибели, моему трауру.

Кожа раскрывается на моих глазах, я вижу людей, что без памяти собирают мой архипелаг красоты и совершенства.

Макс выбивает бритву из моих рук.

Моя ловушка срабатывает, но я слишком слаб, чтобы говорить. Мысли путаются, врезаются друг в друга на заснеженных трассах, обнесенных липким туманом.

Мимо нас пролетает ночь,

Мимо нас пролетает день,

Я хочу лишь тебе помочь,

Но растворяюсь, словно тень.