Газ

В воздухе зависает дым сгоревшей спички.

Я смотрю в зеркало, где прыгают пиксели, и оно разбивается, осколки наполняют разум, я чувствую боль, и больше не слышу голоса. Я иллюзорен – плод фантазии, выдумка детских комплексов.

Я жив?!

Слишком много «я» для трупа. И могу ли я именовать себя трупом, если фантазия безразлична к смерти?!

– Этого не может быть!

18.

Один, два, три.

Я считаю ступени, услышав, как входная дверь захлопнулась за моей спиной. Бегу вниз, чтобы вдохнуть чистоту воздуха, и слышу, как капли бьются об идеальный асфальт. Улица замирает в касаниях дождя, и даже сирены скорой помощи меркнут на фоне творящегося хаоса. Слезы богов – избавление моей грусти.

Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть.

Я бегу вниз, словно спускаюсь в темную бездну своих сомнений. Я бы видел странные и пошлые надписи на зеленых стенах, что оставляют школьники, но не могу прочесть их, ибо глаза зажаты влажной пеленой соленых слез. Мой взгляд воспринимает лишь размытую картинку, где кадры пляшут на костях современности. Они меняются, снежат, будто я вновь вернулся в детство, где наблюдаю записи футбольных матчей. Звук перестал существовать, и теперь лишь мои собственные мысли закованы в роли комментариев.

Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят.

Это не укладывается в моей голове. В его голове. В нашей голове. Кто я? Неужели иллюзорность моей действительности – явная ошибка мозговых процессов. Я – всего лишь галлюцинация, психическое расстройство, созданное, чтобы его уничтожили! Нелепая бессмыслица, но она является абсолютной истиной в этом прогнившем подъезде кислотного цвета. Абсолютность – откровение фантазии на фоне полного разрушения психики. Я – миф, а значит, остаюсь вечностью, ибо имею возможности перерождаться в иных умах, доводить собою до смерти, до больничных кроватей, холодных и жестких.

Сто шесть, сто семь, сто восемь.

Вымысел, что смог почувствовать вашу липкую жизнь. Фантазия, которая обрела осязаемость, чувства, эмоции, став шестеренкой механизма вселенной. Наверное, есть, чем гордиться. Но эта гордость фальшива, как и моя жизнь. Но почему я чувствую боль? Когда-то я слышал миф, что человек, умеющий мыслить, уже жив. Перед глазами летят тома Канта, Ницше – сатанизм единства, теории сверх «Я». Страницы рвутся, превращаясь в желтый песок, рассыпаясь на бетонные ступени, чтобы позволять мне бежать к чудесному началу собственной жизни. Я даже не человек! И почему мой образ так востребован для Макса и Алисы?!

Я бегу по ступеням, утопая в странной темноте. Она похожа на неизвестность. Я даже не знаю, что меня ждет впереди. Открою дверь подъезда и окажусь в мире молекул и математических парадоксов. И может, весь мир я выдумал зря. Он внутри головы Макса зажат, обременяя и меня. Быть может, мои глаза впитают абсурд, матрицу бесконечных множителей. Способна ли личность психосоматического типа питать в себе жизнь, функционировать с миром?

Сто сорок четыре, сто сорок пять, сто сорок шесть.

Я же трогал листву, чувствовал оргазмы, трогал губы Алисы и наслаждался страстью в туалете в том самом баре, с той девушкой, чье имя я не знаю. Знать не хочу! Она – реальность, необходимая моему сейфу – Максу. А я? Если что-то трогали мои руки, то можно ли считать это фантазией? Мысли не дают мне покоя, а в голосе звучат вопросы на фоне мелкого шипения, словно я вновь смотрю старенький телевизор в комнате отца. И мое детство – реальность ли? Фантазия?

Сердце едко сжимается в моей груди, будто его желают раздавить холодные руки. Буду ли я понят поколением? И почему этот вопрос возникает в голове? В ней взрываются бомбы безумия, и моя память стирается, превращаясь в математическую систему. Я вижу гипотезы Римана, Ходжа, теорию Янга, равенство классов «P» и «NP». Самые сложные расчеты, что создавали мой мир, который стекает по острым краям букв и цифр. Я вижу лишь пустоту.

Отрывистое дыхание. Чувствую сухость во рту.

В голове мелькают мысли, а я стараюсь понять – кто я? Ошибка? Нелепый сбой систематизированных отделов психики? Неужели меня зажмут под микроскопом, чтобы изучить, подобно природному явлению? Или Макс ставит хитрые ловушки, чтобы сбить меня с пути человеческой сырой жизни? Быть может, он заменяет мою память, указывая иную ветвь событий, в которой я был потерян, словно нелепое звено эволюции. Почему он так поступает со мной? Меня переполняет ненависть, разжигая пожар, но вскоре пламя затухает, и ко мне приходит смиренность, желая пить черный чай с листьями мяты. Вспышки из прошлого, где меня били током, а я прятался в отделах многоэтажных домов, пока они рушились, падали вниз, заставляя бежать, искать новый приют в бесконечности фантазии и разума. Обретая покой, я принимаю свою прозрачность, словно награду на груди в виде платиновой медали терапевтических клиник. Я – ветеран химических соединений в розовых пилюлях.

Сто шестьдесят семь, сто шестьдесят восемь, сто шестьдесят девять.

Я замираю в воздухе, касаясь невесомости, кутаясь в ее легкий шарм.

Мое собственное самоубийство. Сотни нейролептиков принимают вид мелких свинцовых пилюль, что врезаются в мое сердце с силой невероятного давления, стараясь сломать мои ребра. Я иллюзия, а значит, принадлежу к уничтожению. Я сам взвел курок, а теперь стараюсь объяснить смерть, как избавление от живого существа. Я вспоминаю биение сердца, едкую боль, что пронзала мой организм. Ощущая, как умирает Макс, мое сознание даже на секунду не остановило терапию, которая стала последним спусковым крючком. Вот моя душа – мишень – стреляй в нее в упор, чтобы я видел, как в небе растворяются красные птицы глубокой весны. Они крыльями гладят лишь солнце, лучи плавят их перья, а я обездвижен, наблюдаю за великолепием собственной смерти. Ни одна ванная, набитая вязкой теплой водой, не заменит тепла, что озаряет мое сердце, создавая замысловатую симфонию полета души.

Мое самоубийство – загадка, нелепая ошибка, ложное восприятие липкой действительности. Мое незнание сыграло злую шутку с мировоззрением и судьбою в целом. Горький вкус нейролептиков теперь напоминает порох.

Если я чувствовал его, то значит, все еще жив? Жил ли?

Риторика моих парадоксальных вопросов, где я даже не вижу края, чтобы опереться, отдохнуть от бесконечных мыслей «за» и «против».

Самоубийство моей личности – символизм реальности. Ее хитрые сплетения обмана произвели выплеск мыслей, будто доза адреналина в пустое сердце. Я умираю. Разве? Для этого необходимо было жить. И снова противоречивость моих сомнений. Жив ли я? Знакомая череда вопросов, в которых я теряюсь, будто маленький мальчик в магазине сладостей. Увы, но мои конфеты – экзистенциальная тоска. Любая меланхолия на мой выбор – красная обертка, желтые фантики, синяя фольга. Мои глаза разбегаются по полкам, стараясь подобрать собственную грусть на сегодняшний день. За плечами слишком много подобных чисел.

Самоубийство моего «я». Можно ли назвать его случайным, если глаза слепы к действительности?

Я стараюсь дышать, но воздух каменеет прямо в горле. Кажется, я выплевываю архитектурные изыски воздуха. Великолепные произведения Бернини, в которых рисуются черты «блаженной Людовики», «экстаза святой Терезы». Скульптуры из камня и глины падают на ступени, разбиваясь и тая, превращаясь в прозрачный воздух вновь, а я не могу больше дышать. Перед глазами темнеет.

Стараюсь остановить мысли. Принять то, что принять невозможно! Определить себя, как расстройство, как галлюцинацию Макса и, куда страшнее, как болезнь. Я – метастаза его психики, определенный участок невозможности, что становится реальностью в один миг перевоплощения. Меня разрывают на части мелкие сомнения.

Быть может, это обман? Память изменена хитрыми кодами моего расщепления? Или я сам – ложь? Проблема? Во мне пылают огни, и крошится лед.

Сто семьдесят.