Газ

Кажется, он рисует комикс нашего общения. Эти мелкие черты моих глаз. Карикатуры появляются на белых листах. Черные тона, облака, что уплывают на Запад. Никотиновый дым петляет в воздухе, разрезая атмосферу, пока наши черно-белые зарисовки тихо разговаривают в прозрачных воздушных шариках для диалогов.

– Нет – я уверен.

Офицер нахмурил брови.

Он знает, что я нагло вру. Это знаю и я. Мы в одинаковом положении. Чувствую яркие краски воздуха, который помогает мне жить. Я глубоко вдыхаю, и он разрезает мне свежестью ноздри. Я вижу последние секунды очередного часа, но стрелки циферблата падают, за ними летят и числа, разбиваясь в мелкие частицы. Я смотрю за их танцем на нежности воздуха и медленно засыпаю, пока офицер продолжает рисовать забавные комиксы нашей встречи.

– Есть еще вопросы? – спрашиваю я.

Я чувствую раздражение на фоне собственной усталости. Я хочу спать и уже вижу сны. Хватит мучить меня своей правдой! Проваливай из моей квартиры!

– Да – начинает он.

– Знаете, Вам пора идти – я перебиваю его.

Глаза офицера выдают его мысли. Они направлены на невозмутимость моего лица. Он думает о том, что все так просто не пройдет, что самая мелкая деталь может выдать меня. Одна секунда, в которую я сломаюсь, подобно спичке. Мои уста начнут выплевывать признания. Убирайся!

– Можно осмотреть дом?

Я вспоминаю рисунок, который лежит на полу моей комнаты, ожидая чужих глаз, прикосновений и жизни.

– Предъявите ордер – прошу я.

У меня нет иного выхода, кроме, как признать свою вину на восемьдесят процентов. Уловка в том, что без двадцати, данное количество правды не способно забрать у меня свободу. Безгрешным людям нечего скрывать.

– Серьезно? – удивляется офицер.

Конечно. Ты приходишь в мой дом, надеешься на ошибку в моих словах, чтобы лишить меня свободы. Да. Я понимаю. Работа. Иногда, мне кажется, что весь мир сошел с ума, уткнувшись в поиски места, где человек будет счастлив, меняя одну площадку на другую, забывая лишь о том, где живет счастье, где оно начинается.

– Да. Если Вы считаете меня не свидетелем, а подозреваемым, то прошу предоставить ордер. А в случае его отсутствия могу лишь проводить Вас до двери – мое красноречие.

Я встаю со стула. Мои ноги дрожат под тяжестью тощего тела. Они слабы, а кровь уже не бежит по усталым венам, оставляя их бесцветными, словно кто-то забыл добавить красок. Перед глазами стелется туман, и я забываю, как выглядит кадр человеческой плоти.

Мы медленно идем вдоль коридора. Я иногда касаюсь разбитыми руками стен, чтобы не упасть. Тошнота подступает к горлу, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вырвать прямо на черную форму офицера, который недовольно идет впереди.

– Я знаю, что Вы это сделали – говорит он.

Я на секунду останавливаюсь. Ощущение, что не только я остался на месте, но и время больше не торопится вперед. Мир замер, посеяв молчание.

– В смысле?

Мой голос дрожит. В этих нотках можно услышать волнение, печаль. Я обескуражен, одинок в своем лживом кошмаре.

Я вспоминаю рисунок, что лежит на полу моей комнаты. Он очень похож на продолжение или часть комикса, что рисовал офицер. Странно, его белые листы так и остались лежать, красуясь краткими картинками. На них я признаюсь в убийстве, а он смеется. Хотя, быть может, лишь буквы контролируют сознание. Но в них я вижу картины и посыл, скрытый от глаз.

– Неважно. Но, когда я приду в твой дом, то будь готов – строго отвечает офицер и переступает порог моей квартиры.

Улыбаюсь.

Я стараюсь не выдать своего волнения, испуга. В моем сердце взрываются салюты опасности, но я не могу забыть о них и, зачарованный красотой, стою одиноко, наблюдая за крушением собственной свободы.

– Обязательно – говорю я и закрываю дверь.

Перед глазами плотный туман, и я медленно двигаюсь к комнате, чтобы разорвать рисунок на мелкие клочки бумаги, оставить все в прошлом, которое убивают горсти нейролептиков в моем организме, обильно пропитанных виски и водкой. Пусть и этот рисунок умрет там же. Я буду счастлив.

Буду ли счастлив?

Я открываю глаза за столом в кухне. Горький виски капает на мой подбородок. Как я здесь оказался?! Я опускаю глаза и замечаю чернильные пятна на моих пальцах, а на белых листах виднеется лишь надпись:

«Нам надо поговорить.

Макс».

17.

Спокоен.

Он оставляет мне послание на месте белых листов офицера. Нам нужно поговорить? Похоже на параноидальный бред. Здоров ли? Спорный вопрос, но я поднимаю его вновь. Вновь не знаю ответ. Одно ясно наверняка – во мне что-то умирает и пытается спастись. Важность подобной точки зрения в том, что за дельнейшие события повинен только я. Максимализм ответственности. Нейролептики – оружие – но именно мои пальцы жмут на курок.

Я стал слишком взрослым для мира.

Звон вновь повторяется.

Мои пальцы лежат на ручке входной двери, чувствуя влажную поверхность металла. Почему я не могу открыть дверь?

Вопросы, что не требуют ответа.

Наверное, все дело в страхе. За ней может быть крест моей свободы, металлические браслеты для моей жизни. Они душат вены, чтобы те теряли молодость и жизнь, чтобы капельки крови не циркулировали в ладонях.

Этим стараешься себя убедить?

Скорее, причина в том, что я не могу покинуть острова моих мыслей. В них я свободен. Снова это слово. Свободен в передвижениях, фантазиях, мировосприятии. Я вижу, как пирамиды разлетаются на мелкие кусочки, а остров Пасхи тонет в синем океане, и его поедают киты, обреченные на одинокую смерть.

Я бог?

Я могу строить и рушить, давать жизнь и забирать ее обратно. Мои силы безумны, ибо я – создатель собственного мира в лабиринтах моей памяти, моей души.

Едкий звон.

Я медленно открываю дверь.

В мои ноздри проникает странный аромат гниения, который поднимается из мусорной шахты каждый раз, когда в нее летят черные пакеты, содержимое пластиковых ведер. Эти отходы создают своеобразный поршень. Запах наполняет подъезд, вызывая у меня тошноту. Я хочу вырвать прямо здесь, чтобы копаться, искать следы таблеток и алкоголя.

– Здравствуйте – говорит мужчина напротив. <