Газ

– Зачем ты здесь?!

– Нам нужно поговорить – отвечает он.

Мои глаза высыхают, а боль в горле проходит. Рукавом синего свитера из ситца я убираю остатки рвоты. Внутри объятий ткани я становлюсь похож на буйного психопата. Длинные рукава закрывают тыльную часть ладоней, оставляя лишь тонкие пальцы, чтобы они гладили частички воздуха.

С каждым новым днем мой вид становится лишь хуже. Днем ли? Сколько времени я сплю? Надолго ли пропадаю в тени?

Риторика моих вопросов.

– Что ты делаешь?

Синие овалы под моими глазами оставляют мелкие планеты зрачков без внимания, концентрируя его лишь на себе. Они манят странным цветом – в космос добавляют молоко. Оно скрывает звезды, принося своеобразный оттенок трупных пятен. Метастазы моего лица заполняют границы щек, обрисовывают разводы в зеркале, когда картинка вновь зависает, словно процессор моего мозга поражен вирусом.

Отчасти, я прав.

– Стараюсь вернуться в этот мир – голос дрожит.

– Убив себя?

Себя? Я слышу эхо в своей голове, оно подхватывает слова Макса и несет их вдоль горных хребтов Ирландии, сквозь пещеры Эльбруса, укутывая их в снег. Громкость звуковой волны усиливается, отражаясь от стен Пика коммунизма, разбиваясь на тысячи осколков, утопая в районе Мауна-Кеа.

– Ты нужен мне! – продолжает Макс.

– Я не могу. Серость принесет мне удовольствие!

Прав ли я? Быть может, проще остаться экспериментом, чтобы чувствовать свою индивидуальность. Безумие, либо нормальность. Общество, либо бескрайнее уединение с собой, пока жизнь не настигнет цепкими объятиями. Нормализация жизни – превращение в биомассу комплексов и мелочных желаний?

– Ты задаешь не те вопросы!

Я совсем забыл, что мои мысли не принадлежат лишь мне. Они – экспонат моего безумного мира, моей потрясающей вселенной. Достояние глобального внимания. Разве свобода? Скорее тотальный контроль в собственном воображении. Ни одна антиутопия не будет равна моей трагедии.

Вспоминаю Оруэлла – 1984 – думаю о контроле. Он даже не мог представить, насколько драматична тема несвободы в объеме одной единице – в границе человеческого сердца. Сам себе контроль, сам себе раб.

– Ты убиваешь себя, мой друг! – продолжает Макс.

Я стараюсь понять его, но вовсе не помню линий, ведущих к прошлому, к началу моего разложения.

– Без тебя я стану живым! – вру я, и мой голос срывается.

Холодный пол кухни принимает мои стопы. Тело трясет, и я стараюсь укутаться в длинные рукава синего свитера из ситца. Мою голову переполняет голос Макса, напоминая собой лишь газ, что прилипает к окнам моих глаз, ожидая взрыва, легкой искры в своих пределах.

– Тебя не станет без меня! Прекрати! – в голосе Макса я слышу лишь печаль и гнев.

Интересно, видит ли меня кто-то? Может ли он узреть бесконечный монолог, в котором я меняю голос и манеру, будто переключаю радиостанции в стареньком автомобиле бежевого цвета. Раритет махнет иначе. Я неравнодушен к запахам и ароматам. Слишком много тем, что сменяют друг друга на фоне голоса, что живет в моей голове.

– Тебя нет! Ты – вымысел! – кричу я, но сам не верю в эти слова.

Тишина.

Я медленно включаю газ. Зеленый чай принесет мне спокойствие. Чувствую аромат, едкий, такой терпкий.

Я боюсь двигаться, стараясь поджечь спичку. Чувствую приступы рвоты, но пытаюсь проглотить их вместе с розовыми таблетками, чтобы навсегда стать частью безумного мира, безликим вариантом копии. Готов ли я?

Я зажигаю спичку, держа ее в своих пальцах.

– Ты все забыл? – спрашивает Макс.

Мы молчим.

Я стараюсь вспомнить хотя бы обрывки прошлого, но они умирают вместе с памятью. Я опираюсь на теплые обои на бетонной стене. Они ласкают мою кожу, словно сотканы из шелка. Закрываю глаза, вспоминаю темный подвал. Разве Макса не было раньше?

В моих пальцах догорает спичка, обжигая кожу, оставляя на ней красные следы. Я думаю, мои мысли разлетаются по отсекам головного мозга, чтобы собирать осколки памяти по маленьким кусочкам.

– Не может быть! Это невозможно! – отказываюсь верить.

Я вспоминаю.

Осколки памяти собираются воедино, они создают композицию из тысячи мелких деталей, изображая композицию зеркала, чтобы я мог заглянуть в глубину серебряного отражения.

Я вспоминаю, как впервые пришел к Максу, как долго старался объяснить ему, кто я. Мы долго беседовали под летним небом, что отдавало теплотой и любовью.

– Помнишь, как мы отрывали крылья мертвым бабочкам? – его голос такой родной и мягкий.

Огонь спички врезается в мои глаза, словно освещая темноту памяти, в которой я – иллюзорность.

Я вспоминаю долгие курсы терапии и то, как Макс спасал меня, скрывая от чужих глаз. Я необходим ему, как и он мне. Взаимосвязь нашего прекрасного мира, состояния, сна. Мы, словно точка в системе бесконечных лучей. Эту жизнь мы придумали нарочно, чтобы жить. Я вспоминаю бабочек, мертвую пыльцу свежих цветов, волны на огромном синем полотне, глобус в нашей комнате, страх в его детских глаз, боль внутри сердца от предательств.

Огонь погасает, оставляя лишь обугленную линию спички.

Я вспоминаю доброту и то, как спасал его в весенние дни безумия, как снимал петли с изящных люстр, как уводил за руку от обрыва очередной крыши, как мы рисовали судьбу, в которой нас не было.

Мое тело дрожит, а я все еще не могу подобрать слова.

Отчетливость нашей памяти. Есть мы! Мы, где нет меня, как реальности, как осязаемости. Я – голос внутри, но такой живой, будто улыбка Джоконды. Я чувствую – значит живу.