Где апельсины зреют

Поздъ засвистлъ и опять помчался. Начались опять безчисленные туннели. Воздухъ въ вагонахъ сдлался спертый, сырой, гнилой; мстами пахло даже какой-то тухлятиной. Поздъ только на нсколько минутъ выскакивалъ изъ туннелей, озарялся яркимъ свтомъ весенняго солнца и снова влеталъ во мракъ и вонь. Вотъ длинный туннель Ментоны, вотъ коротенькій туннель Роше-Ружъ, немного побольше его туннель Догана, опять коротенькій туннель мыса Муртола, туннель Мари и наконецъ самый длиннйшій передъ Вентимильеи.

— Фу, да будетъ-ли конецъ этимъ проклятымъ подземельямъ! проговорилъ Конуринъ, теряя терпніе. — Что ни демъ — все подъ землей.

— А ты думаешь изъ игорнаго-то вертепа легко на свтъ Божій выбиться? Изъ ада кромешнаго, кажется, и то легче, отвчалъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ опять засіяло солнце.

— Vintimille! Changez les voitures! кричали кондукторы.

— Вентимилья! нужно пересаживаться въ другіе вагоны, перевела Глафира Семеновна. — На итальянскую границу пріхали. Здсь таможня… Вещи наши будутъ досматривать. Николай Иванычъ, спрячь пожалуста къ себ въ карманъ пачку моихъ дорогихъ кружевъ, что я купила въ Париж, а то увидятъ въ сакъ-вояж и пошлину возьмутъ.

— Не желаю. Не стоишь ты этого.

— Да вдь теб-же придется пошлину за нихъ платить.

— Копйки не заплачу. Пускай у тебя кружева отбираютъ.

— Какъ это хорошо съ твоей стороны! Вдь на твои же деньги они въ Париж куплены для меня. Кружева пять-сотъ франковъ стоютъ. Зачмъ же имъ пропадать?

— Плевать. Дуракъ былъ, что покупалъ для такой жены.

— Давайте, давайте… Я спрячу въ пальто въ боковой карманъ, предложилъ свои услуги Конуринъ, и Глафира Семеновна отдала ему пачку кружевъ.

Въ купэ вагона лзли носильщики въ синихъ блузахъ съ предложеніемъ своихъ услугъ.

XXXIII

Перехали итальянскую границу. Таможенные досмотрщики не придирались при осмотр вещей, а потому перездъ произвелъ на всхъ пріятное впечатлніе…. Пріятное впечатлніе это усилилось хорошимъ и недорогимъ буфетомъ на пограничной станціи, гд вс съ удовольствіемъ позавтракали. Италія сказывалась: мясо было уже подано съ макаронами. Съ макаронами былъ и супъ, тарелку котораго захотла скушать Глафира Семеновна. Колобки яичницы были тоже съ какими-то накрошенными не то макаронами, не то клецками. Къ супу былъ поданъ и блый хлбъ въ вид сухихъ макаронъ палочками, вкусомъ напоминающій наши баранки. Начиналось царство макаронъ.

— Въ четырехъ сортахъ макароны. Замтили, господа? Вотъ она Италія-то! обратила вниманіе мужчинъ Глафира Семеновна. — А какіе люди-то при досмотр хорошіе! Ни рытья, ни копанья въ чемоданахъ. Пуще всего я боялась за кусокъ шелковаго фая, который везу изъ Парижа. Положила я его въ сакъ-вояжъ, подъ бутерброды и апельсины, а сверху была бутылка вина, такъ чиновникъ даже и не заглянулъ туда. Видитъ, что откупоренная бутылка и булки. “Манжата”? говоритъ. Я говорю “манжата”. Ну, и налпилъ мн сейчасъ на сакъ-вояжъ билетикъ съ пропускомъ. — И такой легкій здсь языкъ, что я сразу поняла. По французски да — манже, а по итальянски манжата.

— Фу, ты пропасть, какъ легко! Стало быть, ежели деньги по французски — аржанъ, а по итальянски аржанто? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да, должно быть, что такъ.

Съ отъзда изъ Монте-Карло Николай Ивановичъ еще въ первый разъ заговорилъ безъ раздраженія. Снисходительная таможня, хорошій и недорогой буфетъ и неторопливая остановка на станціи больше часа и на его хорошо подйствовали.

— Только франкъ здсь ужъ не франкъ, а лира называется. Помните, продолжала Глафара Семеновна.

— Да, да… Сейчасъ при расчет я говорю гарсону: франкъ, а онъ мн отвчаетъ: лира, лира. Вотъ что лира-то значитъ! Коньякъ только здсь дорогъ. До сихъ поръ по французскому счету мы все платили по полуфранку за пару рюмокъ, а здсь ужъ на франкъ пары рюмокъ не даютъ.

— Стало быть “вивъ ля Франсъ” совсмъ ужъ кончилось? спросилъ Конуринъ.

— Кончилось, кончилось. Италія безъ подмса началась. Видишь, основательные люди… уже вокругъ не суетятся, никуда не спшатъ, на станціи по часу сидятъ, отвчалъ Николай Ивановичъ, мало-по-малу приходя въ хорошее расположеніе духа.

Вотъ звонокъ. Прибжалъ носильщикъ, схватилъ багажъ и сталъ звать Ивановыхъ и Конурина садиться въ вагонъ, кивая имъ на платформу и бормоча что-то по итальянски.

— Идемъ, идемъ… привтливо закивала ему въ сбою очередь Глафира Семеновна.

Направились къ вагонамъ. У вагоновъ, на платформ, два жирные смуглые бородача-брюнета играли на мандолин и гитар и пли.

— Вотъ она Италія-то! Запли, макаронники… — подмигнулъ на нихъ Конуринъ.

— А что-жъ… Лучше ужъ пніемъ деньги выпрашивать, чмъ разными шильническими лошадками, да вертушками ихъ у глупыхъ путешественниковъ выгребать, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Все-таки себ горло деретъ, трудится, вонъ приплясываетъ даже. На теб лиру, мусье, выпей за то, что мы выбрались наконецъ изъ игорнаго вертепа, — подалъ онъ бородачу монету.

— Здсь уже не мусье, а синьоръ, — поправила его Глафира Семеловна.

Поздъ тронулся. Въ купэ вагона было сидть удобно. Ивановы и Конуринъ опять были только втроемъ. Начались итальянскія станціи, изукрашенныя роскошною растительностью. Вотъ Бордигера, вотъ Оспедалетти, Санремо, Порто-Мауржзіо, Онеліо, Алясіо. Туннели попадались рже. Виды на море и на горы были по прежнему восхитительны. Повсюду виноградники, фруктовые сады, въ которыхъ работали смуглыя грязныя итальянки съ цлой копной всклокоченныхъ волосъ на головахъ. Такія же грязныя итальянки появлялись и при остановкахъ на станціяхъ съ корзинками апельсиновъ и горько-кисленькимъ виномъ Шіанти (Chianti) въ красивенькыхъ пузатенькихъ бутылочкахъ, оплетенныхъ соломой и украшенныхъ кисточками изъ красной шерсти. Конуринъ и Ивановы почти на каждой станціи покупали эти хорошенькія бутылочки, и морщась, выпивали ихъ. Мандолины бряцали тоже на каждой станціи и въ окна вагоновъ протягивали свои рваныя шляпы ихъ владльцы-музыканты съ лихими черными усами или бородами и глазищами по ложк и выпрашивали мдныя монетки. Босые и съ непокрытыми головами мальчики и двочки носили свжую воду въ глиняныхъ кувшинахъ и предлагали ее желающимъ. Нкоторые изъ мальчишекъ плясали передъ окнами вагоновъ и выпрашивали подаяніе. Охотники до развлеченій кидали имъ мдныя монеты на драку и начиналась свалка. Двочки кидали въ окна букетики цвтовъ и тоже выпрашивали у пассажировъ монетки. Желзнодорожное начальство снисходительно относилось и съ оборванцамъ музыкантамъ, и къ грязнымъ торговкамъ, и съ полуголымъ нищимъ мальчишкамъ и двченкамъ. Это рзко бросалось въ глаза посл нмецкихъ и французскихъ желзныхъ дорогъ.

Вечерло. Прохали: Савону съ узломъ желзныхъ дорогъ и приближались съ Гену. Утомленный дорогой и изрядно выпившій вина Шіанти, Конуринъ растянулся на диван купэ и спалъ крпкимъ сномъ. Дремалъ и Николай Ивановичъ, клюя носомъ. Глафира Семеновна читала книжку итальянскихъ разговоровъ и твердила себ подъ носъ:

— Супъ — минестра, телячье жаркое — аросто дивительо, папате — картофель, окорокъ — прескіуто, колбаса — салами, рагу — стуфатино, сладкій пирогъ — кростата ля фрути, цвтная капуста — кароли фіори, апельсинъ — оранчіо или портогальо.

Прочитавъ столбецъ до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Ивановичъ проснулся, открылъ глаза и спросилъ:

— Доходишь-ли?

— По немножку дохожу. Вдь все для васъ хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!

— Кажется, языкъ не трудный. Манже — манжато, аржанъ — аржанто. Какъ красное-то вино по итальянски?

— Вино неро.

— Вино неро, вино неро. По русски вино, а по ихнему вино. Чего-жъ тутъ! Даже съ нашимъ схоже.

— Баня — тоже и по итальянски бани, сказала она ему.