Германтов и унижение Палладио
Шрифт:
Какой же смысл был во внезапном возвращении Веры в его жизнь? Да ещё накануне решающей поездки в Мазер…
Или никакого смысла не надо было искать – это всего-то одна из попутных случайностей? И случайно любовь вернулась? «Вернулась, вернулась», – робко зашептала надежда, всё ещё опьянённая эротикой, которая вчера была разлита по капсуле, нёсшей их, двоих, через Ломбардию, но что дальше? «Ничего!» – внутренний голос охладил надежду ушатом воды. «Ничего», – повторил уже с внушительно-спокойной твёрдостью и даже с оттенком сочувствия внутренний голос. Каждый шаг, каждое слово, воспринимаемое как шаг, было бы разрушительной ошибкой. И не от такой ли ошибки красноречиво предостерегал Верин тёмно-золотой взгляд? У любви и у
Хорошо-то как!
В просвете между домами мелькнула солнечная набережная с мачтами и затенённый задник Джудекки.
Мыс Дорсодуро сужался, канальчики уже с почти равными промежутками рассекали мыс поперёк.
Остановился на мостике через последний, ближайший к оконечности мыса канальчик. Слева было краснокирпичное аббатство Сан-Грегорио, почти вплотную к другому берегу канальчика громоздились величавые рельефно-белые стены и купола делла-Салуте, в перспективе канальчика, на противоположном берегу Большого канала, виднелся рыжевато-красный, с резными арками и мраморными балюстрадами дворец Контарини-Фазан, а вот справа, если посмотреть в обратную сторону, был просвет пошире, в перспективе его и была солнечная набережная Zattere с мачтами какого-то проплывающего кораблика и затенённый задник Джудекки. Но внимание Германтова неожиданно привлекла витринка книжного магазинчика.
У входа в книжный магазинчик по загадочной причине висело рекламное объявление с адресом на нескольких языках: «Тайский массаж, эротический, мыльный». Рекламку, близоруко приблизившись, изучали двое мужчин – один высокий, лёгкий в движениях, другой пониже и поплотнее – в чёрных длинных плащах и белых масках с клювами… В их повадках-движениях, колыханиях складок чёрных плащей была какая-то жуткая жестокая красота.
И как им, соискателям интимного массажа, не жарко в их тяжёлых карнавальных одеяниях на палящем солнце?
Две маски с клювами заинтересованно повёрнули головы к витринке магазинчика; среди прочих новинок увидел и Германтов книгу, так их заинтересовавшую: «Унижение Палладио»?! Да! – Lumiliazione di Palladio. «Как, как? Я же пока эту книгу не написал, как она тут могла появиться…» – он был ошеломлён. Страшные маски, однако, повернули головы к нему, как если бы распознали в нём автора книги и давали понять, что даже намерения его написать что-нибудь в этом роде были бы наказуемы, а уж от авторства готовой книги ему точно не дадут откреститься.
Машинально протёр глаза: ненаписанной книги не было, ретировались и двое в чёрных плащах и белых масках.
«Чертовщина какая-то», – недоуменно отшатнулся от витринки Германтов, но сразу же и прилип к ней взглядом, так как увидел ещё одно объявление-плакатик, тоже на нескольких, как и рекламка тайского массажа, языках: «Отмечаем столетие великой новеллы» и даты: 1911–2011. Тут же, на обтянутом синим бархатом подиуме витринки, был милый развальчик из разноязыких изданий «Смерти в Венеции» и – россыпью – видеокассеты одноимённого фильма Висконти.
Юбилей как двигатель не только торговли, но и культурного прогресса? Германтов толкнул звякнувшую колокольчиком дверь.
В магазине – маленький прилавок из тёмного дерева, у которого девушка сонно листала Пруста на итальянском. Был и совсем маленький стеллаж с аккуратно выставленными на нём книгами Эко; помимо главных романов – «Поэтики Джойса», «Шесть прогулок в литературных лесах»… Здорово! Но тут же почему-то был выставлен и непотопляемый Дэн Браун.
Эко, последний из великих нечитаемых
авторов, был бы, наверное, оскорблён сомнительным соседством с Королём профанаторов, подумал Германтов и увидел на прилавке свою книгу, точнее – фактически – две книги: да, «Джорджоне и Хичкок» на русском и итальянском: Giorgione е Hitchcock.Германтову любопытно стало: мог ли хоть кто-то клюнуть на эту книгу о «тревожном Zorzo», а если и вознамерился бы кто-то клюнуть и раскошелиться, то – кто?
В ответ на его вопрос звякнул колокольчик: молодые мужчина и женщина, громко говорят по-русски.
«Они тоже летели со мной в самолёте?» – вспоминал Германтов, быстро перебирая в зрительной памяти картотеку лиц.
Мужчина – бритоголовый, в шортах и футболке – тем временем заскользил взглядом по книжным полкам, громко сказал: смотри-ка, столетний юбилей. А женщина – с растрёпанными волосами, в свободном цветастом платье – принялась листать лежавшую на краю прилавка германтовскую книжку, потом, картинно захлопнув, вопросительно показала её мужчине: «Джорджоне и Хичкок», что это? И, увидев наклейку, с выражением прочла вслух: «Национальная премия Италии».
– Какая-то модная профанация, – отсоветовал спутник, – думаю, какое-то подражание Дэну Брауну. И спросил: – Мы не опоздаем?
– У нас ещё десять минут.
Они вышли из магазина.
И Германтов не захотел дожидаться новых покупателей – на сонную прустоманку надежд не было – и, несколько задетый пренебрежением, с которым отнеслись к его книге, тем более что в них, пренебрёгших его книгой, судя по их репликам, угадывались квалифицированные читатели, тоже вышел, пошёл к набережной, но…
Резко оглянулся: двое в чёрном, в масках, стояли поодаль, но… на глазах его растворились в воздухе.
Он любил этот переход из «внутренней» Венеции в Венецию «внешнюю», любил этот последний свой шаг, выводивший из неправильного многосоставного лабиринта Дорсодуро на набережную Zattere.
Делали ли вы когда-нибудь такой шаг?
Сколько воздуха дарит он нам, сколько воды и неба!
И каждый раз дарит как-то иначе, по-новому.
Простор, – всегда непредсказуемый и желанный!
И – освежающий ветерок в лицо, пахнущий морем и гнилыми водорослями, и выпрыгивающие из воды в ореоле брызг и падающие носы гондол, привязанных к полосатым столбам, и… и сразу три купола Палладио, эффектно нанизанные на пологую дугу взгляда, спровоцированного дугой набережной: Redentore, Zitelle, San Giorgio Maggiore. Кто, если не сам Создатель, и по какому деликатному лекалу прочерчивал на исходном плане эти пологие венецианские дуги?
Да, взгляд направлял от купола к куполу саблевидный выгиб Джудекки; Германтову, как часто бывало, вспоминался выгиб василеостровской набережной с бегущими по фасадам пятнами солнца, но… Да, ещё вспомнил, в монастыре Сан-Джорджо-Маджоре – дерзкая по композиции и свету «Тайная вечеря» – он увидел выхваченный призрачным светом из мрака, косо, по диагонали холста, поставленный стол… И последнее – самое последнее, «Положение во гроб» – творение Тинторетто там, надо бы заглянуть. Да, после поездки в Мазер, а затем – в Виченцу у него будет день Тинторетто.
Но пока медленно шёл он по закруглению набережной Zattere к оконечности мыса, к башенке таможни.
Деревянные платформы на воде с закусочными-рюмочными и барами – меню на грифельных досках, ящички с геранями, чугунные фонари, косые синие тени фонарей и прохожих.
Он заметил впереди медленно смещавшуюся группу людей, среди которых была и русская пара, та, из книжного магазинчика, пренебрёгшая его книгой. И ещё были там красавица с каштановой чёлкой из Агентства расследований, и телеинтервьюерша в черепаховых очках, и Кит Марусин с двумя одинаково плечистыми дружками, и ещё кто-то из тех, кто с ним летел в самолёте. И почему-то Германтов подумал: если носом к носу столкнётся он сейчас с Вандой, как он ей объяснит… Очень просто, подсказал внутренний голос, объяснит, что решил сделать ей сюрприз. Ну да, подумал, Вера же мне преподнесла сюрприз, почему же я не могу…