Глубынь-городок. Заноза

бисерного стекла, провожая взглядом Ключарева, а когда обернулась, то увидела вдруг, что в правление забрел

присмиревший, почти благообразный Блищук.

Шел общий разговор об одном дальнем выгоне, и Блищук тоже вставил несколько слов: мол, нет, не

годится.

— Да нет, — перебили его, — ты в этом году там не был, не знаешь…

Блищук заволновался:

— Как не знаю!

Он смотрел исподлобья, серенький, как дождь за окном…

Снежко сидел к нему спиной, за красным председательским столом, молодой, очень спокойный. Но

чувствовалось, что даже спиной чует каждое его движение.

— Вот Федор Адрианович уже обратно идет, — сказала громко Женя возле окна.

Блищук приподнялся, ссутулившись, и вышел в боковую дверь.

Собрались в клубе, но стол для членов правления поставили не наверху, а перед сценой, чуть ли не

впритык к вишневому занавесу.

Над занавесом висела рисованная от руки разноцветная картинка: герб, обрамленный знаменами,

похожими на прямые красные трубы, дымящие фабрики и комбайн старой марки среди тучных колосьев.

— Эх, надо бы технику подправить! — громко сказал Дмитро Мышняк, входя вместе с Симой.

Хоть он работал в лучесской тракторной бригаде, но делами родных Большан интересовался по-

прежнему. К тому же и Сима была сегодня одна: Василий Емельянович уехал в Городок. Что переживал Дмитро

про себя — это знал только он один да, пожалуй, еще тетка Параска. Но на людях он был весел, спокоен,

гармонь свою выкупил, записался даже в кружок нотной грамоты к Василию Емельяновичу. Сколько ни

приглядывался Дмитро к Морозу с самой придирчивой недоверчивостью, нет, ничего не мог выискать. Игра

велась честно. Да и сам Мороз был парень простой, милый…

Ревниво отплевываясь и досадливо вздыхая, Дмитро все-таки отдавал ему должное. Он тоже хотел быть

честным парнем!

Появление Мышняка в зале встретили добрым шумком.

— Сам бог сельского хозяйства идет, — сказал кто-то.

Ключарев, который проходил в это время между рядами к столу, живо обернулся.

— А, товарищ механизатор! — сказал он с прежними шутливыми интонациями в голосе (Женя с

облегчением услышала их).

— Кстати, я бы на месте Леля машины вам не доверил. А вот так! Посмотрите на свой собственный

велосипед, ведь это ваш стоит у крыльца?

— Так по грязи, товарищ секретарь! Ни дня, ни ночи не имею покоя!

— Я не об этом. Но руль погнут, все скособочилось. Э, если вы свое личное имущество так не бережете,

как же вам доверять государственное?

Мышняк смущенно зачесал в затылке. Кругом засмеялись.

И только потом Женя поняла, как это нужно было перебить, рассеять этим смехом настороженность, с

которой люди собирались сегодня в клуб.

Вопрос о минимуме трудодней — сложный вопрос в деревне. Тут сталкиваются самые различные

интересы. Особенно в тех колхозах, где трудодень не очень дорог. Называют там минимум “мимо”. Выполнил

— и все законы мимо! Низкий минимум дает возможность отсиживаться на колхозной земле и пользоваться

всеми привилегиями колхозника людям нерадивым, занятым личным стяжательством, а попросту —

спекулянтам и лодырям.

— Кто же боится минимума? — сказал Снежко, открывая собрание. — Для тех, кто честно трудится, и

двести трудодней не страшно. Ведь никто у нас с палкой не стоит за человеком, а работать надо, это мы все

знаем. Давайте, товарищи, высказывайте свое мнение.

Шум начался сразу. Посыпались обиды. Прямо глядя в глаза бригадирам, большанцы стали перечислять,

когда, кто, чего недоучел, кто своих жен выгораживал. Вот бригадир садоводов сам два дня возил яблоки, а

трудодни жене потом начислил!

— Конечно, кому есть за чьей спиной сидеть, тому и сто трудодней плохо, а если прожить мне да всей

семье, я в минимум не уложусь.

— Мы должны бороться не за сто семьдесят, а за триста трудодней, — сказал дед Горячка, человек

обстоятельный, — але нормы у нас такие, что робим, робим, а толку чуть. Тридцать возов сена — два трудодня,

и тридцать коп ржи — а их свяжи-ка в снопы, погни спину! — тоже два.

Девчонки и Сима закричали с мест:

— Мы даже не знаем, сколько нам записывают! Придем в правление, счетовод книжки не дает!

— Вот, Федор Адрианович, — наклоняясь к его уху, прошептал Снежко, — видали мое наследство? Что

дисциплина, что порядки. А Блищука уже никто не вспомнит, за все теперь Снежко отвечай.

— Ну и ответишь. Подумаешь, испугался! А почему нормы не пересмотрел, учетчиков не проверил?

Веди, веди собрание-то, не зевай!

— Сима, — сказал Снежко приподымаясь, — наберись терпения, возьмешь слово. А порядок ты сама

знаешь: кроме счетовода есть еще правление колхоза, председатель, есть с кого спрашивать. Продолжайте,

товарищ Горячка.

— За себя скажу, — неторопливо говорил дед. — Стоговал я сено, и засчитали мне семьдесят пять сотых,

а столько и сторож сидя вырабатывает. Значит, отбивается охота.

— Конечно! — насмешливо, не выдержав, ввинтил Антон Семенчук. — Создайте мне такие условия,

чтоб на печи деньги получать, так я работать вовсе не буду!

— Тише! — сказал Снежко. — Во всем разберемся. Поясню вам, женщины. К кому применяются законы

о невыработке? Если у колхозницы маленькие дети, а яслей нет, мы не можем предъявить ей претензии.

Минимум также не для больных, а для тех, кто уклоняется от честной работы.

— С таких и по двести трудодней стребовать мало, — угрюмо сказал большанец, который только что

громко и крепко выругался на какой-то непорядок.