Гнев изгнанника

В те времена папа был для меня больше, чем просто отцом – он был моим лучшим другом. Человеком, который мог починить что угодно, построить что угодно и все уладить с помощью шутки и мороженого.

Где-то по пути жизнь стала сложнее. Мы отдалились друг от друга, как два корабля, попавшие в разные течения. Расстояние между нами росло, сначала незаметно, а потом стало таким, что казалось, будто мы вращаемся вокруг разных планет.

Но стоя здесь, в его объятиях, я все еще чувствую эту связь, эту нерушимую связь, которую ни время, ни отсутствие общего ДНК не могут разорвать.

— Я знаю, пап, — шепчу я, прижимаясь к его груди и обнимая его еще крепче. — Я знаю.

— Я скучал по тебе, — шепчет он, прижимаясь к моим волосам, голос его грубый. — Где ты была, милая Фи?

Его слова пронзили меня, потому что я знала, что он спрашивает не о том, где я была физически. Он спрашивает, куда я пропала.

Девочка, которая раньше озаряла любую комнату, ребенок, который после ужина бегал с ним наперегонки до гаража, которому не нужен был повод, чтобы смеяться или делиться с ним секретами.

Девочка, которая доверяла ему все.

Он не понимает, что дочери, о которой он спрашивает, больше нет.

И я не знаю, как сказать ему, что та версия меня, за которую он все еще держится, в которую он так яростно верит, умерла давно.

Как сказать человеку, который любит тебя больше всего на свете, что человек, за которого он цепляется, – всего лишь воспоминание?

Как смотреть в глаза человеку, который всегда видел в тебе только лучшее, и признаться, что ты больше не тот человек – и, возможно, никогда им больше не будешь?

— Здесь, — выдавливаю я, с трудом сдерживая слезы.

Он тихо выдыхает, его грудь поднимается и опускается под моей щекой. Когда он отстраняется настолько, чтобы встретиться с моим взглядом, я вижу в его глазах поиск – поиск ответов, которых не могу дать.

— Я знаю, что мы с давних пор не ладим, — тихо говорит он, его голос ровный, но с ноткой боли. — Не знаю, что я сделал… или что изменилось. Но неважно, как далеко ты ушла, насколько потерянной ты себя чувствуешь, я всегда с тобой. Ты никогда не уйдешь слишком далеко. Твой дом всегда здесь.

Его палец легко касается его сердца, и это простое движение будто разрывает меня на части.

Несмотря на все – на вред, который я причинила, на глубину, в которую я упала – он все еще видит во мне свою дочь. Он все еще верит, что я достойна спасения.

На мгновение я балансирую на грани, готовая сломаться, выплеснуть все – боль, секреты, вину.

Я хочу развалиться, позволить ему все исправить, как он делал, когда я была маленькой, когда мир был менее сложным. Я хочу, чтобы он в последний раз прогнал монстров из моего шкафа, как он всегда делал перед сном.

Но я не могу.

Это бремя – мое. Оно всегда было моим.

— Поможешь мне закончить? — спрашиваю я, отвлекаясь.

— Вся в свою мать, — бормочет он, шутливо тыкая меня в лоб. — Упрямая.

Я закатываю глаза, и на губах появляется улыбка, когда он берет из моих рук гаечный ключ и помогает закончить работу над машиной.

Я никогда никого не подпускаю к себе близко, и на то есть причина.

Я хочу, чтобы люди боялись меня ранить.

Я ношу свой гнев как корону, царствуя в королевстве дистанции и устрашения. Это не просто щит, это трон, выкованный из каждого шрама, каждого предательства. Я сделала его высоким, чтобы страх был первым, что чувствовал каждый, кто смотрел на меня; первой стеной, о которую ударялись те, кто осмеливался подойти слишком близко.

Я отточила свои края до острой точности, превратив слова в оружие. Я научилась использовать злобу как форму искусства – искусство, которое оставляло следы быстро и чисто, прежде чем кто-то мог нанести ответный удар. Я освоила роль злой девчонки, той, кто всегда была на два шага впереди в игре жестокости.

Страх означал силу.

Что я больше никогда не буду зависеть от кого-то другого, никогда больше не буду той девушкой, которая остается истекать кровью, пока кто-то другой уходит невредимым.

Я стала всем, чем хотела быть: недосягаемой, несокрушимой, злобной стервой, слишком опасной, чтобы с ней связываться.

Но не учла то, что придет вместе с этим – удушающая тишина тронного зала, в котором не осталось никого.

Я одинока.

Я одинока уже давно – я знаю это. Но эта боль, которая сейчас разрывает меня на части? Это новое чувство.

И виноват в этом Джуд.

Не в одиночестве – оно всегда было моим спутником. Это привычное бремя, которое я научилась нести, постоянный компаньон, которого я выбрала сама. Я носила свое одиночество как доспехи, как нечто, что я могла контролировать, как вторую кожу, которая держала мир на расстоянии. Но эта боль? Острота, которая врезалась в пустоты, о которых я думала, что забыла?

Это он.

Джуд дал мне вселенную, где я могу быть собой.

Но именно это и делает все невыносимым – осознание.

Осознание, что всего в конце коридора есть место, где я могу расслабиться. Где я могу снова дышать, не чувствуя, что должна нести на себе груз всего мира. Место, где более мягкая версия Фи, – та, которую я так долго скрывала, – может существовать без страха.

Но это место с Джудом, и переступить этот порог означало бы войти на вражескую территорию.

Это запретная территория, дом со стенами, в который мне с детства запрещали входить.

Глава 24

Порт

Фи

8 ноября

Богатые детки готовы на все ради дешевых развлечений.

В том числе, но не только, на проникновение на закрытую площадку для контейнеров, потому что, судя по всему, это идеальная трасса для гонок.

Спойлер: я одна из этих богатеньких деток.

Официально порт сегодня закрыт, но готов принять в свои объятья тех немногих безрассудных, кто получает удовольствие от танцев с опасностью. Хотя должна сказать, что открыт он только пока. Сегодня здесь собралось слишком много людей, и у нас есть, может, два часа, прежде чем замигают синие огни, которые испортят нам настроение.

Это была хорошая ночь. Я подзаработала деньжат, у меня чистый послужной список, и адреналин от гонок все еще бурлит в моих венах.