Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

— Слушай, Мичан… — но тут же вместе с остальными земляками обернулся к оглушительно заоравшим музыкантам. Двое из них давно уже из-за чего-то препирались, а сейчас, угрожающе помахивая перед самым носом пальцами, они стали, точно два петуха, наскакивать друг на друга. Один из музыкантов пытался разнять их, сунув между ними скрипку, другой схватил более сильного за плечи, трое, казалось, были на стороне слабого; все горланили по-итальянски и бранились по-сербски. Крестьяне засмеялись. Кто-то из них крикнул:

— Эй, соколы! Не так поступали ваши отцы! Двое дерутся — третий не мешай! Ну, макаронники, вперед! Да отпустите их, ради святой богородицы, пусть померятся силами!

Мичан покатывался со смеху и хлопал в ладоши. Отец подошел к нему сзади, поднял руку, чтобы дать ему затрещину, но, увидав на пороге дядю Амруша, снял шляпу, а сына пнул ногой. Крестьяне поднялись и поздоровались с ним. Музыканты умолкли. Амруш смерил их холодным взглядом и процедил:

— Если вы будете так себя вести, я сейчас же позову полицию, годем, я не скандалить приглашал вас сюда! Либо сядьте по-человечески, либо убирайтесь вон! — Амруш постоял еще немного, глядя на них, и направился к землякам.

— Доброго здоровья, староста! Бог в помощь, люди! — сказал он, внимательно всматриваясь в паренька, который подошел к нему, поцеловал руку и спросил:

— Как поживаешь, дядя?

— Здесь не к месту ни «как поживаешь», ни «дядя», я, так сказать, твой хозяин. Разве отец тебе не сказал?

— Само собой! Ей-богу! — подтвердил племянник, который сам же и научил сына поздороваться таким образом.

— Неуч он еще, мужик мужиком, вроде скотины, но скоро научится, увидишь, голова у него точь-в-точь как у тебя в его возрасте, — завел было староста.

— И в самом деле, вылитый Амруш в юности…

Амруш насупился, но, взглянув случайно на кафану Бепо, разинул рот, и губы его растянулись в улыбке. И было чему дивиться и улыбаться. Дверь, окна и весь фасад кафаны «Австрия» были залеплены зелеными и розовыми объявлениями — его объявлениями, отпечатанными в уезде, которые вот уже восемь дней мозолят глаза на всех перекрестках. Но облепили ими стены «Австрии» не по его приказу. Напротив, хоть Амруш и улыбнулся, но в то же время досадовал — ведь могут подумать, что он способен на такие детские проказы. И Амруш снова нахмурился, сообразив, что это дело рук Жирафа.

— Я хочу, — начал он, глядя на Мичана, — перво-наперво поговорить с тобой, так сказать, начистоту. Прежде всего я прихожусь тебе не дядей, а скорее дедом (и мне, так сказать, плевать на то, что меня делают моложе), но мне не надо ни того, ни другого, ты будешь звать меня «сударь» и говорить мне «вы». Это во-первых. Затем вот твои обязанности: спать ложиться, когда позволю, вставать на заре. Прежде чем лечь, подмести кафану, утром вытереть пыль и развести огонь. Воду будет носить другой. Что делать еще, узнаешь после, а сейчас заруби себе на носу: ежели поймаю тебя с какой служанкой или увижу, что ковыряешь ветчину или пьешь вино, пиво, ракию, — отлупцую и отправлю туда, откуда пришел. Ты меня понял? Тебе ясно?

— Яснее быть не может, дай бог тебе здоровья, — отозвался Мичанов отец. — Благодарю тебя, господи, что допустил человеку весь свет обойти! Разве могу я вот так сына наставить?

— Всякий страх в доме хорош! — добавил староста. — В ком страх, в том и бог! А ежели тебя, Мичан, дядя прогонит…

— Ежели прогонит, домой, ей-богу, и не являйся, ступай куда хочешь, у меня голова кругом идет еще от семерых! — проворчал сердито отец. — Да чтоб он, голодная вошь, и…

— Ну, будет! — бросил Амруш, посмотрев на свою кафану, где открывали окна, потом взглянул на золотые часы. — Ступай, сынок, к двери, подожди меня!

У входа Мичан встретил девушку в оранжевом платье и белом переднике, которая с порога разглядывала площадь. Пышная, белолицая, рыжекудрая, с большими голубыми глазами, она казалась на первый взгляд некрасивой, но стоило ей улыбнуться шутке музыканта и сверкнуть белыми, как кипень, зубами, как она становилась миловидной.

— Фани! — позвал ее Амруш и принялся ей что-то толковать по-итальянски. Она часто кивала головой, без стеснения поглядывая на крестьян, и потом ушла.

— Как, вместо слуги? — спросил староста.

— Да, кельнерша, — ответил Амруш, глядя в сторону.

Бепо и Мандалина показались на тротуаре. Мандалина первой увидела оскверненный фасад и разразилась бранью; к ней присоединился Бепо, грозя Амрушу кулаком. «Американец» направился к ним.

— Клянусь честью, это сделано вопреки моему желанию, я заплачу, чтобы все почистили и покрасили заново.

— Спасибо за любезность! — заорал Бепо. — Встретимся на суде! Малец, ступай позови полицейского. Сейчас же полицейского! — крикнул он какому-то уличному мальчишке, который, вместо того чтобы бежать за полицейским, вложил в рот два пальца и засвистел перед самым его носом. А другой оборванец принялся громко читать объявление, в котором сообщалось, что 8 сентября Амруш открывает кафану и пивную «Новый Свет»; в ней посетителям предлагается пиво, вина лучших сортов и холодная закуска. В конце афиши были изображены две руки, а между ними жирным шрифтом стояло: «В новой кафане имеется элегантный бильярд. Первый бильярд в Розопеке». Тем временем Бепо принялся швырять камнями в мальчишек. Амруш, подняв брови, вернулся к крестьянам, где его поджидала женщина средних лет с отвислыми щеками. Это была кухарка Марица, прибывшая накануне из города вместе с Фаникой. Она заговорила не «по-нашенски» (собственно, «по-своему» — она была чешкой) о гуляше и вермуте, но хозяин прервал ее и направился в кафану.

Крестьяне последовали за ним и остановились у окна. Староста кивнул головой. Остальные поступили так же, а племянник еще и языком прищелкнул. Мичан, выпучив глаза, стоял без шапки, облокотясь рукой о мраморную стойку. Фани, сунув палец в рот, о чем-то задумалась. Амруш вышел из-за большой перегородки, отделявшей стойку от очага, и, кинув к ногам паренька пару ботинок, что-то сказал ему. Тот сел, снял опанки, чулки и обул на босу ногу ботинки. Потом Фани повела Мичана за перегородку. Хозяин скинул черный пиджак, бросил его на бильярд, достал с полки молоток и большой медный кран и вбил его в бочонок с пивом. Мичан вернулся преображенный. Вместо крестьянской одежды на нем была доверху застегнутая блуза на манер военной. Брюки остались прежние, а поскольку, красный от смущения, он еще и неуклюже передвигал ногами в своих новых ботинках, то выглядел страшно потешным. Староста подтолкнул локтем соседа, все прыснули, отошли от окна и сели.

Солнце стояло уже высоко.

Жираф, а с ним изрядное число «либералов» средней руки заняли места.

Перед кафаной Бепо тоже сидели завсегдатаи, но, вопреки обыкновению, повернувшись спиной к «Новому Свету». Объявления были по возможности счищены, но стены еще кое-где пестрели ими.

Наконец пришли доктор Зането, инженер, безработный аптекарский помощник, пять-шесть писарей, несколько молодых лавочников — в общем, весь «штаб» либералов.

Амруш велел музыкантам сесть в сторонке, отдал дополнительные распоряжения капельмейстеру, кликнул Мичана, и они вдвоем вынесли вывеску. Воцарилась тишина. Капельмейстер поднял палочку. Амруш и Мичан с трудом подняли и повесили тяжелый железный щит. Грянула музыка. Либералы закричали «ура» и замахали шапками, приветствуя изображение свободы.

Овальная и слегка выпуклая, сделанная по заказу в Триесте, вывеска до последнего мгновения была спрятана. Вверху, полукругом, голубыми буквами на белом фоне, красовалась надпись: «Кафана и пивная «Новый Свет». Ниже была нарисована молодая полная женщина в белом до колен платье, с развевающимися волосами и обнаженными до плеч руками. В правой руке женщина держала пылающий факел; левую ногу согнула в колене, словно танцевала.

— Да здравствует свобода! Ура! — крикнул Жираф.

— Ура! — подхватили другие и уселись.