Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Амруш, Мичан, Фаника и Марица принялись разносить кофе, пиво, ракию, вино, ветчину, колбасу. Молодежь заигрывала с Фаникой, хватая ее за руки и дергая за юбку. Дамы, глядевшие из окон домов, направили на нее бинокли. Мичан споткнулся раза два под общий хохот.

Но вот поднялся доктор Зането и махнул музыкантам. Все встали, музыка смолкла. Доктор в длинной здравице приветствовал «дух нового времени», которым повеяло даже в стародавнем, сонном Розопеке. А пионера этого прогресса, которым является наш энергичный Амруш, поздравил с основанием смелого предприятия и горячо поблагодарил за то, что он избрал своим девизом свободу и свет, под которым отныне всегда будет собираться молодежь Розопека.

— Да здравствует Амруш! — вырвалось из пятидесяти глоток.

— Пусть здравствует мой милый дядя, который… — заученно начал было племянник.

— Тсс! Тсс! — зашипели на него со всех сторон, и музыка грянула туш.

Амруш, весь запарившись, пожимая руки, отвечал:

— От всего сердца благодарю вас. Я, так сказать, не могу выразить ничего другого, кроме как… не могу…

— Клянусь богом, можешь! Сумел же ты в Америке! — снова вмешался племянник.

— Замолчи, скотина! — заорал Амруш.

Либералы замяли речь оглушительным «ура!», а музыка снова грянула туш.

И опять поднялся галдеж.

Крестьяне за отдельным столом пили пиво, закусывали всякой копченой снедью. Насытившись, староста закурил и принялся разглядывать изображенную на вывеске полуобнаженную женщину. На это обратил внимание Жираф. Он подсел к крестьянам и принялся объяснять, что означает зажженный факел. Слушали внимательно, пока племянник Амруша не перебил его:

— Скажи на милость, чего она, убей ее бог, задрала ногу?

Крестьяне повернули головы к вывеске и, словно сговорившись, захохотали. Жираф окинул их презрительным взглядом, направился к музыкантам, заказал вальс и, обхватив Фанику, закружился с ней вокруг бильярда. Помощник аптекаря пригласил Марицу, а прочие, почти сплошь молодые люди, обнявшись, закружились следом. А Мичан снова от смеха хватался за живот и хлопал в ладоши.

После вальса Зането пригласил Амруша «сделать почин» на бильярде карамболем. Поначалу Амруш отнекивался, потом согласился, но с тем, чтобы играть лишь до двенадцати очков. Молодежь толпилась вокруг них. Тощий Зането ударил элегантно, но третьего шара не нашел — промахнулся. Огромный Амруш, несмотря на то, что пришлось перегнуться, и несмотря на трудный шар, сделал его и еще три, но, увидя, что Зането и инженер поражены, нарочно промазал. Большинство молодых людей не имело понятия об игре, поэтому Жираф и аптекарский помощник, стараясь показать себя знатоками, делали бесконечные замечания. Амруш выиграл без всякого напряжения. В ответ на похвалы он скромно заметил, что в молодости играл гораздо лучше.

— Вполне естественно, — отозвался доктор Зането, внимательно поглядывая на Амруша, — но я знаю, что такое карамболь, и вижу, что ты мог дать мне и двадцать и тридцать очков форы. Значит, ты служил в Америке маркером, а это занятие весьма прибыльное.

— Эх, доктор, будь я в Америке маркером, мне бы сейчас никакой кафаны в Розопеке не понадобилось бы открывать, годем! — возразил Амруш, закатывая глаза.

Жираф крикнул, что идут офицеры. Врач повертел головой вслед отошедшему Амрушу и заметил инженеру:

— Задел его за живое, а все потому, что попал в точку. Ясное дело, был маркером и нахватал много денег.

— Зачем же скрывать?

— Стыдно признать, что был мотом, а сейчас, под старость, испугался бедности.

На пороге, возглавляя толпу офицеров, появился майор. По мере того как офицеры входили, слово «сакрамент» звучало все чаще — до того они были изумлены.

Оглядев Фанику, содержимое полок, кухню, обстановку, картины, они поздравили хозяина, который сопровождал их, давая пояснения. Указывал, например, на бочки и уверял, будто в них лучшее экспортное градацкое пиво, которое он продает всего на два сольдо дороже Бороевой мути. Разумеется, если они пожелают пить еще лучшее пиво, он закажет — ведь в конце концов он только ради них и держит пиво, местные жители его мало употребляют. Господам офицерам стоит приказать, и точно в назначенное время пиво будет доставлено в крепость.

Когда взоры офицеров еще раз обратились к Фанике и майор, взяв ее за подбородок, заговорил с ней по-немецки, Амруш добавил:

— Вот ради вас и девочку взял, чтобы… чтобы в кафане кто-нибудь говорил по-вашему. Если же она не управится (потому, я полагаю, станут приходить и унтер-офицеры), подыщу еще одну.

— Да ведь он просто очаровательный человек, этот американец! — заметил один из молодых офицеров.

— Да, настоящий американец!

— Можно ли было ожидать что-нибудь подобное в Розопеке!

А попробовав пиво, все согласились с тем, что Амрушу следует поставить памятник еще при жизни.

После сиесты в «Новом Свете» зашумели пуще прежнего, либералы явились со своими дамами, вслед за офицерами, прибыли и унтер-офицеры. При всем том, несмотря на жару, по бильярду непрестанно катались шары и время от времени гремела музыка.

Тем временем в Беповой кафане играли в бришкулу. Играли единственно из уважения к заведенному обычаю, никто не обращал внимания ни на подаваемые знаки, ни на ошибки. Комиссар, прислушиваясь к щелканью шаров, вздохнул раза три и признался, что ему вспомнились веселые годы учения, хоть сейчас уже не до этого. Аптекарь с уловками дипломата намекнул, что в конце концов и они могут приобрести бильярд. Никто не поддержал его. Старый городской врач принялся доказывать, что нет ничего вреднее пива, что от него будто кишки обрастают салом. Податной инспектор уверял, что люди, пьющие пиво, теряют чувство меры, что нет человека, который мог бы ограничить себя двумя кружками в день. Бепо пытался шутить, скрывая дурное настроение, но когда кто-то из молодых людей приподнял занавеску, старик вскипел и предложил ему отправиться к фармазонам. Земляки Амруша, по горло сытые и вдребезги пьяные, ушли под вечер. Потом снова начались танцы вокруг бильярда, с той только разницей, что либералы танцевали не с кельнершами, а со своими дамами. Впереди всех доктор Зането со своей белокурой красавицей.

В тот вечер гулянье на площади не состоялось — беповцы отправились размять ноги в пригород. Это чрезвычайное происшествие отчетливо обозначило перелом в жизни Розопека. Вернувшись, беповцы уселись за столики на тротуаре, но уже не спинами к «Новому Свету», чтобы не обидеть военных.

Когда в крепости протрубила труба, консерваторы разошлись по домам и затворили ставни, чтобы их потом не упрекнули, что они слушали оркестр либералов.

А Бахус принялся запускать огненных змеев; они взвивались высоко над серыми стенами старого Розопека, разнося по далеким окрестностям весть об открытии «Нового Света».

Капитаны на своих террасах по-прежнему высмеивали беповцев и амрушевцев, но когда после трубы вспыхнул фейерверк и еще громче загремела музыка, они засиделись дольше обычного, невольно вспоминая молодость и кафешантаны в портах Ливорно, Марселя, Лиона…

Капитан Лазар, прощаясь с соседом, крикнул:

— Доброй ночи, капитан Марко! Итак, народ получил равноправие! Значит, не осталось больше, братец мой, спокойного угла в Приморье! Ну и Амруш, убей его бог! Спокойной ночи!

Грузный Амруш, без шапки, с засученными рукавами, опершись о дверной косяк кафаны, с удовлетворением оглядывал свое «войско» (так он называл завсегдатаев) и наблюдал за Мичаном и Фаникой. Его причуды знал уже каждый: терпеть не может священников любой веры; ругается только по-английски; почитает людей в зависимости от того, сколько они «стоят»; с удовольствием «лупцует» Мичана, но не при посторонних, а вечером, когда закроется кафана. Кроме того, Амруш не выносил собак, но не давал сердцу воли, не желая даже в этом уподобляться Бепо. Стоило Амрушу опустить глаза и поглядеть, как псы валяются под столами, он хмурился, взгляд его невольно искал подходящий камень. Собаки словно бы все понимали, потому что всегда пристраивались подальше от его ног, а если какая из них и посматривала на него, то, казалось, говорила: «Можешь нас ненавидеть, сколько влезет, только не бей, как тот трутень, что напротив тебя!» Не любил Амруш и уличных мальчишек, однако по вышеуказанной причине позволял им собираться под шелковицей. Когда кто-либо из посетителей бросал окурок, налетала стайка неоперившихся юнцов и устраивала из-за него свалку. Амруш бормотал «годем!», сжимал кулаки и обычно срывал злость на Мичане.

Перед старой кафаной все было по-прежнему. Гладкая мостовая перед ней не осквернялась собачьим племенем. За пятью-шестью столами с важностью играли в бришкулу. Старый Бепо в неизменной капе на голове обходил посетителей — неторопливо, почти бесшумно, словно призрак. Когда звали его разобраться в каком-либо спорном случае, он ухитрялся, как и раньше, все мастерски уладить, чтобы были и «волки сыты и овцы целы». Если его спрашивали, что он думает об Амруше и его заведении, Бепо пророчил: «Все это долго не протянется. Ежели есть бог, фармазон кончит плохо, ибо, перво-наперво (Бепо поднимал большой палец), у него нету в заведении иконы; а во-вторых (Бепо поднимал указательный палец), он пьет ракию через соломинку; в-третьих, держит «немок, которые принимают», и т. д.