Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Всем бросилось в глаза обилие венков, и потому, естественно, сразу же начались сравнения с давешними похоронами полковника, и было решено, что нынешние похороны — если не считать в полковничьем кортеже того, что положено по военному чину, не в пример пышнее. Попов было семеро. Но как ни удивительно — ни одного любительского хора, а их в городе два!.. После от все той же Персиды дознались, что оба хора — хор «Дамаскин» и хор «Равийола» — были бы на месте, но, к сожалению, при переговорах в доме покойного руководители названных хоров, Пан Выпил и Пан Выпивал, передрались, так что их увели в участок, почему процессия и осталась без хора. Это было, однако, частично возмещено. «А за родственниками, — писала в отчете одна из газет, — приятно и трогательно было видеть довольно большую толпу сокрушенных и плачущих женщин, девушек и детей в черных покрывалах. Это многочисленные квартиранты покойного. Не было человека, глаза которого не оросились бы слезами при виде этого зрелища».

Процессия медленно двигалась по главным и боковым улицам; по главным — ради знакомых покойного, а по боковым — ради Сибиновых лавок и лабазов, домов и участков — чтобы покойного еще раз увидели его столь тяжелым трудом добытые владения!.. Около каждого такого места останавливались. Задержались даже около одного участка, из-за которого был процесс (и покойник проиграл его за два дня до смерти, но только это от него скрывали). Слегка поспорили, нужно ли и тут останавливаться, и в конце концов решили, что нужно. «Ладно, — сказал кто-то. — Постоим и тут по христианскому обычаю. Покойник думал, что участок его, с этой мыслью и умер…»

Так потихоньку продвигались вперед. Поочередно пели попы и дьячки. Попы, когда не пели, беседовали тихо и степенно о состоянии покойного, о наличных деньгах, о том, сколько он платил налога и сколько бы должен платить. А когда приходил черед петь, они прерывали разговор и опять пели, а затем снова продолжали разговор с того места, где остановились. Те же, кто не плакал, не пел и вообще не чинодействовал, непрестанно разговаривали. Люди как люди, болтали о всякой всячине. Одни говорят, что мало попов, другие — что венков могло бы быть еще больше. А некоторые женщины замечают, что дочке Сибина траур не так уж к лицу. «Знай она, как он ей не идет, — говорят они, — ни за что бы не надела!» Одна из них поведала, что ее все уверили, будто траур ей очень к лицу, и она надеется вскоре одеться в черное, так как свекровь на ладан дышит! Те, что постарше, завели речь о вдове Сибина. Одна спрашивает: «Собирается ли госпожа Анастасия выходить замуж? Ведь она еще свежая и крепкая, почему бы и не выйти!» Другая говорит, что она не пойдет, у нее внучата. Третья замечает, что внучата тому не помеха, ибо они обеспечены по завещанию, да и у Анастасии есть своя часть независимо от того, останется ли она вдовой до могилы или выйдет через год замуж, если найдется подходящий человек, и добавляет, что она уже припасла для нее по меньшей мере одну хорошую партию. Потом переходят к деталям завещания, но беседа прерывается сначала вопросом какой-то девчонки: «Почему так мало офицеров в процессии?», а потом тут же начавшейся речью перед последним участком покойного, из которой становится ясно, что покойник намеревался стать одним из выдающихся благотворителей.

— Скажите, пожалуйста, а кто это умер? — спрашивает прохожий господин одного из провожающих. — Я, знаете ли, нездешний и…

— Эх, — отвечает, вздохнув, спрошенный. — Редкостный человек. Почтенный старец! Не было комитета, сударь, в котором он не состоял бы членом.

Дошли уже до последней улицы, ведущей к кладбищу, до последнего угла, где предстоит остановка у кирпичного завода покойного. Здесь расстанутся с ним знакомые и друзья, и только родные проводят его до места вечного упокоения…

Как на всех улицах, по которым они проходили, так и здесь люди выбегают за калитки с тем же самым интересом, с каким они бегут за калитку, заслышав оркестр и марш, волынку и свадебные песни!..

Здесь прощаются с покойным. Все идут по домам, и снова — разговоры, гомон и хихиканье.

— А кто это умер, сынок? — спросила старуха из ближайшего дома, которая едва-едва нашла один шлепанец и так, без другого, и бежала до самого кладбища, перед которым собралась толпа из соседних домов.

— Да тот, кому, бабушка, жить надоело! — отвечает ей сосед.

— Не знаю, — отвечает ей соседка из толпы. — Человек какой-то, говорят…

— А большая процессия, дочка? — спрашивает бабка, щурясь и пытаясь разглядеть провожающих.

— Была! А сейчас расходятся.

— А сколько попов?

— Четыре.

— А дьяков?

— Не знаю.

— Помилуй, господи, его душу! Видать, богач какой-то. А есть ли рипиды?

— Есть, бабушка!

— А платки какие?

— Шелковые, бабушка.

— Эх, — вздохнула старуха. — Хорошо. Коли богат, место для души всегда найдется… Только бы на похороны сколотить денег — и тогда хоть завтра помереть… — добродушно заканчивает бабка.

В это время траурный кортеж приближается к толпе перед воротами. Люди из толпы подходят поближе к кресту и читают: «Сибин Сибинович, торговец». Говорят старухе: «Сибин Сибинович умер».

— Ноги мои, держите меня! — восклицает Перка-прачка. — Неужели он?..

— Это не Сибин ли надзиратель? Эх, Сибин, Сибин! Неужто раньше меня? — крестясь, вздыхает бабка.

— Нет, бабушка, — разъясняет ей Перка-прачка, — то другой Сибин, а этот Сибин-торговец, первейший богач был…

— А ты его знаешь, дочка? — спрашивает бабка.

— А как же мне его не знать, — говорит Перка. — Я была его квартиранткой полгода — от дмитриева до георгиева дня. Знаю его. Да и кто его не знает?

— Доброго человека, душенька, каждый знает, — говорит бабка.

— Да-а-а, — цедит сквозь зубы Перка-прачка. — Как же! Прости, господи, его душу! Ничего, хороший был…

— Да уж, должно быть, хороший был человек, — подхватывает кто-то. — Вон какие ему похороны устроили, да и в газетах о нем пишут, а тот в речи что сказал! И половины вполне бы хватило. Говорят, золотой был человек. Бедняков особенно любил!

— Ого! — воскликнула Перка-прачка. — Как ты говоришь? Любил бедняков? Хорошо им, грамотным, пишут, что хотят, бумага все стерпит, как сказал наш Мика-газетчик (разносчик и продавец газет, который сидел тут же во дворе). А будь я грамотна, я бы иначе написала!

— Эх, тетка Перка, — сказала одна женщина. — Наверно, не совсем это так.

— Что не так? Что не так? Будто я не знаю газду Сибина, когда я была его квартиранткой, а он моим хозяином! А она мне еще толковать будет, кто был газда Сибин!.. Нечего сказать!

— Пресвятая богородица! Подумать только, — восклицали женщины. — Неужто правда, тетка Перка?

— А как вы думали? — сказала Перка, махнув рукой. — Неприятно только говорить об этом!

— А почему?

— Да как же! Ведь его, как говорится, только что со стола сняли!

— Ну и что?

— История была бы самой жалкой наукой, — вмешался какой-то школяр, ученик геодезической школы, — если бы даже после смерти не могла изречь своего справедливого суда!

— Ай-ай-ай, так что же он делал? — разом воскликнули несколько женщин.

— А как вы думали? — сказала Перка. — Да что уж теперь! Помер, прости его, господи, и теперь уж он самый лучший человек!.. А при жизни… Да отстаньте вы от меня, ради бога, только в грех меня вводите! А при жизни не было большего скряги!