Good Again

***

Когда силы к нему вернулись, он на руках отнес меня наверх. Я протестовала, что, мол, прекрасно могу дойти и сама, но он закрыл мне рот поцелуем, заставляя замолчать. Его лицо все еще было припухшим от слез. Признав поражение, я позволила ему донести меня до постели, в которой мы освободили друг друга от остававшейся на нас одежды, и оказавшись под одеялом, принялись целовать каждый сантиметр кожи любимого человека. Не осталось ни пяди нетронутой территории после того, как мы вновь застолбили границы тел друг друга, безмолвно провозглашая — это по-прежнему мое и навсегда таким останется. Когда мы закончили заново знакомиться с тем, что и так прекрасно друг о друге знали, я снова была готова его в себе принять, и на этот раз, когда он взял меня, в нашем слиянии не было и намека на неумолимую свирепость нашего предыдущего акта. Теперь все происходило неспешно и размеренно, его глубокие толчки были полны сдержанности и обожания. Держа мое лицо в ладонях, не давая мне двигать головой, он пристально и неотрывно на меня глядел, как будто наверстывая все то время, когда был далеко и не мог меня лицезреть. Теперь, когда безумный порыв нашего первого слияния улетучился, он задавал свой весьма неторопливый темп.

— Я могу это сделать, — прошептал он, увеличивая свой темп, когда наши разгоряченные тела уже заблестели от пота.

— Мммм. Сделать что? — почти что простонала я, в душе уже догадываясь, что он имел ввиду.

Он приостановился, изучающе на меня глядя, и его взъерошенные волосы, за которые я нещадно его тягала в порыве страсти, так забавно торчали, что я не смогла сдержать улыбку. Хотя серьезных наших обстоятельств к улыбкам вовсе не располагала.

— Я могу это делать, не причиняя тебе боли, — сказала он, следя за мое реакцией.

— Никогда и не сомневалась, — прошептала я, приподнявшись с подушки, чтобы схватиться губами за мочку его уха и поощрить его возвратиться к прежнему ритму, который доставлял мне столько удовольствия.

Он отпрянул, и на его лицо набежала мрачная тень.

— Я раньше в этом сомневался, но теперь, думаю, я уже уверен. Мне нужна будет твоя помощь… Но я никогда не сделаю тебе больно.

Я усмехнулась, больше всего желая, чтобы все это осталось в прошлом, чтобы нам не надо было по этому поводу дергаться.

— Да, я знаю, — я потянулась и прикусила его за плечо, да так, чтобы наверняка остались следы зубов. — Вот только это я могу сделать тебе больно, если ты сейчас не продолжишь.

И впервые с тех пор, как Пит вернулся, на его лице появилась улыбка, такая сияющая и счастливая, и в ней сквозило не только веселье, но и что-то еще — облегчение? Я судорожно схватила ртом воздух, мое сердце пропустило удар. Мне захотелось остановить это мгновение и жить в нем вечно: его растрепанные волосы, спадающие ему на лоб, то, как он нависал надо мной, его блестящая от пота кожа, след от моих зубов у него на плече, и эта его улыбка, вместе с которой в нашу спальню вернулся солнечный свет. Прежде чем я поняла, что происходит, следы уже струились у меня по лицу, и я поняла, прочувствовала всем своим существом, что это значит — быть счастливой. Это было ошеломительное ощущение, такое непривычное, что я испугалась, что сердце этого не выдержит и я погибну. Но вместо этого я улыбнулась ему в ответ, и привлекла его к себе, прижала в крепком объятии к своей груди. Он был растерян, и ритм нашего с ним соития окончательно сошел на нет. Однако я знала, что я нас еще впереди весь день, и вечер, и завтрашний день, и все дни до конца нашей жизни, чтобы снова восстановить этот любовный ритм. Теперь же мне хотелось лишь крепко-крепко обнимать его и никогда больше не отпускать.

***

Солнце уже давно спускалось к горизонту, когда голод наконец выгнал нас из спальни. Сидя за кухонным столом, я наблюдала, как Пит взбивает яйца для омлета с овощами. В рецепт входили помидоры, лук, чеснок и зелень — и все это, собранное на нашем огороде буквально нынче утром, лежало возле меня.

— Смотри, не порежься, — промурлыкала я игриво, когда он принялся строгать лук. Пальчиком я в это время водила по его голой груди, наслаждаясь зрелищем занятого готовкой Пита без рубашки.

— Оно того стоит. Мне приходилось все время ходить одетым три месяца подряд. Порой так хотелось скинуть все с себя и походить нагишом, но как вспомню, где я… — я он наморщил нос, когда в него ударил едкий луковый запах.

Склонив голову, я провела языком по мужественным изгибам его плеча, от чего его мускулы резко напряглись.

— Ну, тебе не обязательно ходить одетым в моем присутствии.

Взглянув на меня искоса, он вдруг резко повернул голову, чтобы запечатлеть у меня на щеке смачный поцелуй, а его пальцы меж тем заскользи ли вдоль отворота рубашки — его рубашки — которая теперь была уже на мне.

— Только если и на тебе будет минимум одежды, — он потянул за нижний край и его пальцы легонько погладили внутреннюю сторону моего бедра, прежде чем он вернулся к своему основному занятию.

Чувствуя себя слегка порочной и отвязной — наверняка от обилия оргазмов и общего ощущения счастья – я, не переставая ухмыляться, выскочила из-за стола и, стянув его рубашку через голову, осталась стоять в чем мать родила.

— Так лучше? — спросила я с деланной скромностью.

Пит вскинул на меня глаза, судорожно втянул в себя воздух и чуть не уронил нож.

— Ты… ты собираешься есть… в таком виде?

Пожав плечами, я повернулась к холодильнику, чтобы достать оттуда что-нибудь попить. Я наклонилась — возможно, больше, чем было нужно — и даже вильнула бедрами. Когда я повернулась обратно, Пит уже преодолел расстояние между нами и тут же перекинул меня через плечо — я даже и сообразить не успела, что происходит.

— Ты, похоже, вообще не собираешься сегодня есть, да? — проворчал он в притворном раздражении.

Его ладонь с резким хлопком опустилась на мой зад. Я взвизгнула и продолжала вопить всю дорогу, пока он нес меня в гостиную, где в прямом смысле швырнул меня на диван. Стянув с себя пижамные штаны и отшвырнув их подальше, он развел мои ноги и воткнулся в меня с протяжным вздохом облегчения.

Я громко ахнула от его вторжения, но вскоре уже и сама пыталась угнаться за его ритмом. Пит забросил мои ноги себе на плечи и сильно в меня врезался, а его светлая кожа приобрела тот розовый оттенок, который еще сильнее меня заводил, свидетельствуя о его усиленном старании. Рукой он принялся тереть меня внизу так, что вскоре я уже забилась в конвульсиях вокруг него, громко выкрикивая его имя, от чего он лишь задвигался быстрее. Он сам тоже скоро кончил, и ощущение теплой жидкости затопило низ моего живота. Повернувшись на бок, он обхватил меня руками сзади, и дальше уже сонно целовал мои волосы плечи. В этом облаке счастливого насыщения мы лежали с ним несколько минут, прежде чем он вновь заговорил:

— Когда я ехал Капитолий, то думал, что никогда больше не буду счастлив, — сказал он тихо. — Казалось, все безнадежно.

Он повернул голову, чтобы взглянуть на меня, его голубые глаза взволнованно блестели.

— Только перспектива вернуться домой к тебе и заставляла меня двигаться дальше. Я хотел поправиться, чтобы дать тебе все лучшее, что только могу. Китнисс – я хочу до последнего вздоха отдавать тебе только самое лучшее.

Он еще не закончил говорить, а я уже снова была в слезах. Взяв его руку в свои, я принялась целовать его костяшки пальцев, гладить выступающие на тыльной стороне ладони вены.

— Я тоже очень убивалась. Но где-то глубоко в душе, — ладонью я обхватила разом его указательный и большой пальцы, мы были с ним всего в каком-то сантиметре друг от друга. — …глубоко в душе я знала, и ни секунды не сомневалась, что ты ко мне вернешься, — я поднесла эти его пальцы к губам и поцеловала.

— И знаешь откуда взялась эта уверенность? — спросила я его, и он помотал головой, внимая каждому моему слову. — Все дело в тебе. Когда ты начинаешь верить хоть во что-то, это становится привычкой, и ты постепенно начинаешь верить и в другие вещи. Эта надежды подпитывается изнутри и растет, растет, — я улыбнулась ему сквозь слезы, в глазах все по-прежнему расплывалось от влаги. — И вот ты здесь. Так что стоило питать эту надежду, верно?