Good Again

— Ты и представить себе не можешь до какой степени. Люблю хорошую ссору.

— Хеймитч, — твердо предупредил его Пит.

Хеймитч выпрямился, встал с места и принялся закручивать фляжку.

— К вашему сведению, чем дальше в лес, тем больше дров: вы оба с возрастом становитесь все более невыносимы. Зрелость вам вовсе не к лицу, — он потопал прочь по коридору. — Эй, могу я посмотреть у вас телевизор…

— А что случилось с твоим? — спросила я, чувствуя, как мой голос дрожит от возмущения.

— Ничего, — ответил он, посмеиваясь про себя. — Но так я мог бы подслушивать, делая вид, что смотрю новости.

— До свидания, — проговорила я твердо, обгоняя его, чтобы широко распахнуть перед ним парадную дверь.

Выходя из дома, Хеймитч бормотал себе под нос вместо слов прощания. Заперев за ним дверь, я повернулась и сразу же направилась в кухню. Пит уже сложил посуду в раковину, чтобы ее замочить перед мытьем.

— И что? — сказала я угрожающе, скрестив руки на груди. Я и сама не ожидала, что так невероятно на него разозлюсь. Единственный раз, когда я так на него взъярилась — это когда он пялился на грудь Джоанны в лифте перед нашим возвращением на Арену. Ладно, не пялился. На самом деле я никогда не видела, чтобы Пит на кого-нибудь пялился. Но мне тогда, конечно же, казалось, что он смотрел, а потом дразнил меня, что я, мол, «слишком чистая». Оглядываясь назад, я признавала, что мною двигала чистой воды ревность. Еще один раз что-то подобное было в прошлом году, после того, как мы впервые были с ним близки, но мне не хотелось слишком много думать о той ночи. Тогда я скорее испытала острую боль, чем злость на Пита.

Но сейчас мне сложно было сохранять хладнокровие, и то, что Пит собирался стать частью этого празднования, лишь подливало масла в огонь моих мучений.

— И когда ты собирался мне рассказать, что собираешься выступать с речью? — задала я вопрос суровым голосом.

— Я как раз думал поговорить об этом, но не было подходящей возможности. Я не собирался решать это единолично, без тебя, — Пит развернулся, чтобы взглянуть на меня.

— Зачем? Почему тебе нужно подвергать себе таким переживаниям, снова подниматься на… эту сцену, именно на эту сцену? — меня уже всю трясло. Перед моим мысленным вздором стояли картины того, как нас с ним дважды увозили с этой сцены на Игры. Меня терзал иррациональный страх снова быть брошенной на Арену, отправленной на смерть, и от этого по спине бежали мурашки.

— А зачем ты пожертвовала своим прежним дом? — вопрошал он умоляюще — И отчего ходила в комнату Прим, хотя тебе было от этого так невыносимо больно?

— Это удар ниже пояса, — и я меня скрутило желудок при мысли об этом. Это было все равно что спускаться в гробницу, населенную злобными призраками, хотя некоторые из них все время жили в моей душе.

Пит вытер руки, приблизившись ко мне, взял меня за плечи.

— Я не пытаюсь тебя переспорить. Просто я хочу поделиться тем, что пережил сам с другими, чтобы и они могли… питать надежду. А может я просто не желаю, чтобы люди забыли, через что нам с тобой и другим трибутам пришлось пройти? Может, хочу освежить их память? Чтобы во всем, что случилось, появился смысл, — он смотрел мне в глаза, говоря со мной мягко, но убедительно.

— Но отчего ты? И отчего сейчас? Отчего не подождать будущего года, когда тебе будет полегче? Может, через некоторое время?

Пит улыбнулся, слегка сжав мои плечи.

— Я готов это сделать сейчас. Сейчас самое время. Люди должны это услышать и понять, что они не одиноки в своих тяготах.

По мере того, как таял мой гнев, на во мне обнажился сокрытый под ним страх. Я вздрогнула, чувствуя, как невыносимый холод леденит мне душу.

— Ты только вернулся ко мне, — умоляла я, не думая о том, какой уязвимой сейчас выгляжу. — Я не хочу снова тебя потерять.

— Ничего со мной не случится. Я уже совсем не тот, что был раньше, до отъезда. Я ощущаю это вот здесь, — и он постучал себя пальцем по виску. — Здесь все по-другому.

Я кивнула — что еще я могла ему противопоставить? Я была напугана, боялась его рецидива, боялась вновь увидеть эти расширенные, черные зрачки, боялась, что поезд снова унесет его прочь от меня. Боялась до чертиков, что мне снова придется жить без него. Я никогда бы не решилась сказать ему этого, а может мне просто не было нужды это произносить вслух, ведь он понимал меня без слов, и знал, что его приступы не прошли для меня бесследно. Я тогда ужасно испугалась, как никогда прежде, и хотя я любила его, безумно и беззаветно, мысль о том, что им может вновь овладеть это безумие заставляла меня содрогаться, как бы я ни старалась сама себя успокоить.

Но я не могла ему этого сказать опять же из-за своего страха. Мне оставалось только попытаться жить с этим дальше.

Кивнув, я позволила ему заключить меня в теплое кольцо объятий. Постаравшись отбросить все гнетущие мысли, я наслаждалась прочностью его широкой груди и мерным и сильным стуком в том месте, к которому я прижималась ухом, там, где находилось его щедрое сердце.

***

Подготовка ко Дню Памяти проходила скромнее, чем в прошлом году. Дело было, конечно, и в том, что возведение мемориального комплекса было завершено еще тогда. Теперь он был уже не в новинку, и шрамы уже не так свежи. Но все равно перед праздником вызвавшиеся добровольцами жители приводили мемориал в порядок: мыли сами светильники, меняли треснувшие плафоны и перегоревшие лампочки. Весь год светильники служили как обычное уличное освещение, но лишь когда их зажигал одновременно с памятником на площади, можно было оценить мощь этой конструкции. У меня захватывало дух от этой красоты, и оттого, что памятник символизировал всех трибутов, спящих вечным сном, я чувствовала себя виноватой за то, что с нетерпением ждала, как его вновь зажгут на полную.

В это время нас Эффи навестила нас в пекарне вместе с заметно вытянувшимся Уэсли, которого она вела за руку. Как обычно, она купила мальчику его любимого «сахарного мишку».

— Каждый день такое тебе вредно. Но сегодня уж ладно — пусть это будет наградой за то, что ты такой славный помощник.

И она потрепала его по голове, и он стерпел это с тем же добродушием, которое было присуще и его отцу — видимо, в этом и был залог успеха Окли Гринфилда на посту нашего мэра. Уэсли же все лето работал в отцовском офисе «на побегушках», выполняя мелкие поручения и копируя документы. Новые обязанности сделали его заметно более ответственным, и я поражалась тому, как он подрос и возмужал.

— Можно я возьму один для Кёртиса? — спросил он, и его голос сломался в конце фразы. Он вступил в тот период юности, когда мальчик постепенно превращается в мужчину.

— Конечно. Увидимся в конторе после обеда, — мягко произнесла Эффи, вручая мальчику пакет с угощениями для него и его друга.

— Хорошо. До свидания, мисс Эвердин, — помахал он мне.

— Пока, Уэсли, — сказала я, провожая его глазами до выхода из пекарни, и у меня вдруг потеплело на сердце оттого, как Эффи с ним обходилась.

— Ты думала о том, что он… через что ему пришлось пройти… — её руки дрожали, когда она заговорила. Но вид у нее все же был сдержанный. — Пришлось потратить немало времени, чтобы завоевать его доверие. Он явно не спешит забывать свою мать или впустить кого-то на ее место. Пришлось сказать ему: «Я не стремлюсь стать твоей матерью, только хочу быть твоим другом», — говоря это, она сдерживала дыхание и едва не выронила сумочку из рук. Поставив поднос с булочками и обогнув прилавок, я отвела Эффи к столику в углу, прямо за стеклянной витриной, там, где мы поместили то, что осталось от прежней вывески «Пекарня семьи Мелларк».

— Эффи, — произнесла я потрясенно. — Что ты такое говоришь?

— Я просто хочу сказать, что когда примчалась в Двенадцатый, я, конечно же, надеялась стать частью вашей с Питом новой жизни. Мне нужно было общество людей, которые… меня бы понимали. Но я не смела и мечтать… — ее руки задрожали, и она сцепила их в замок у себя на коленях.

— Что произошло? — спросила я. В этот момент колокольчик звякнул и из задней комнаты появился Пит — он принялся обслуживать эту пару клиентов, которая только что зашла, украдкой бросая взгляд в нашу с Эффи сторону.