Good Again

А я, по размышлении зрелом, приняла для себя “киношную” версию. Питу негде жить? Железный довод в пользу того, что он естественным образом поселился под одной крышей с Китнисс, даже если поначалу и в разных спальнях. Жаль, что никто из фикрайтеров на моей памяти не проработал эту тему.

========== Глава 45: Счастливчики ==========

The anguish of the earth absolves our eyes

Till beauty shines in all that we can see.

War is our scourge; yet war has made us wise,

And, fighting for our freedom, we are free.

Horror of wounds and anger at the foe,

And loss of things desired; all these must pass.

We are the happy legion, for we know

Time’s but a golden wind that shakes the grass.

Тоска земли открыла нам глаза,

Пока красой сияет все вокруг.

Война наш бич; однако же она

Дарует мудрость и свободу, друг.

Ужасны ненависть к врагу и боль от ран,

И то, что омертвело все в душе.

Они пройдут, счастливый ветеран,

Время — всего лишь ветер в камыше.

Из стихотворения «Отпущение грехов» Зигфрида Сассуна*

— А нельзя было со мною посоветоваться, прежде чем наводнить округу толпой детишек, — ворчал Хеймитч за ужином. А я-то надеялась, что парочка добытых мной и хорошо прожаренных фазанов на тарелке задобрит его. Особенно после того, как парочка наших новоприобретённых юных соседей выпустил из загона его гусей. По правде говоря, они просто попытались их почистить, ведь питомцы Хеймитча давно не могли похвастаться природной белизной. Однако мальчишки недооценили стремление этих птиц к свободе, ибо те сбежали при первой же возможности. Пит, Хеймитч и я битый час гонялись за разгневанными птицами, после чего Хеймитч водрузил на дверь гусиного загончика здоровенный замок, чтобы дети к его питомцам больше не приставали. Я же в этой ситуации только лишь могла, что умасливать его вкусной едой.

— Раньше ты против их присутствия явно не возражал, — выпалила я, занимая оборонительную позицию.

— Это потому, что я знал, что могу отправить их восвояси, когда придет пора поспать. Знаешь… — и он указал на меня одной из обглоданных птичьих костей. Обгладывать и высасывать кости только в Капитолии считалось признаком дурных манер, а мы тут, в Двенадцатом, все время так делали, как будто все еще не знали, когда в следующий раз доведется поесть. Во всяком случае в нашей маленькой компании это было нормой, и Лютику мало что в этом смысле перепадало. — Но я не подписывался все время обитать с ними нос к носу.

— И вовсе не нос к носу, тут море места, — спокойно вставил Пит, сделав глоток воды. — И ты можешь закрывать двери и окна, если станет слишком шумно.

— Да что ты говоришь! — Хеймитч надолго присосался к своей фляжке. Попытки Доктора Агулар уговорить его пройти программу очищения организма потерпели полнейший крах. А ведь Ровена, насколько мне было известно, обладая железной волей и непоколебимым упорством, сдавалась только в самых крайних случаях. Однако я знала так же, что довело нашего ментора до поисков успокоения на дне бутылки, и не смела вмешиваться в его многолетние отношения с алкоголем. Мы с Питом хотя бы могли вместе противостоять ночным кошмарам, он же был совсем один. Не считая стайки вонючих гусей и металлической фляжки, в которой плескалось забвение.

— Ты не так плох, как хочешь казаться. Но вот твое нытье невыносимо, — ответила я Хеймитчу, чувствуя, что мрачно хмурюсь. Как обычно, он доводил меня до ручки, так что приходилось показывать все прелести своего характера. Меняя тему разговора, я спросила как можно более отстраненно. — Знаете вы, что нынче на календаре, а?

Пит, который до этого подъедал горошины на свое тарелке, обронил несколько, хотя внешне все еще был невозмутимом.

— Летнее солнцестояние? — с надеждой предположил он.

— Нет, малыш. Она права. Совсем скоро День Памяти, — ответил Хеймитч мрачно.

Пит заметно сник, и я понимала что это с ним. В прошлом году годовщина Жатвы и торжества в память о детях, погибших за более чем семь десятков лет притеснения Дистриктов Капитолием, вызвал у нас самые противоречивые чувства. С одной стороны, она положило начало нашей физической близости. А с другой — у Пита случился приступ, который едва не поставил под угрозу все наши прежние достижения. Питу было сложно справляться с такими вещами, и от меня не укрылось, как его щеки заливает румянец от нахлынувших на него воспоминаний. Протянув к нему руку, я мягко сжала его ладонь.

— Я помню только хорошее, — произнесла я тихо. От эти слов ему явно полегчало, и он в ответ улыбнулся мне и переплел наши пальцы.

Стоило мне повернуться к Хеймитчу, и меня накрыло мощное ощущение дежавю. Мы уже это однажды проходили, вот только мои сомнения и терзавшие меня вопросы никуда не делись.

— Что мы должны сделать в этом году?

Хеймитч выпрямился. Ему все тонкости этой церемонии были известны лучше, чем кому-либо.

— Не больше того, что год назад. Очевидно, они хотели бы чтобы один из вас или же вы оба произнесли речь, но я полагал, что после визита Пита в Капитолий, ты не захочешь…

— Да, ты прав. Я не хочу говорить речь. Я даже не хочу выходить на сцену, — сказала я пылко.

— Но, может быть, я произнесу речь, — вставил Пит, сжал под столом мое колено.

— Что? — выпалила я, задыхаясь от шока. — Почему ты хочешь это сделать?

— Китнисс, я хочу, чтобы люди ощутили надежду. Хочу, чтобы они знали и понимали, что все обязательно наладится и станет лучше. На самом деле, теперь, когда я действительно задумываюсь об этом, я очень многое хочу сказать.

Я откинулась на спинку стула, обескураженная.

— Ты только что вернулся из Капитолия, где проторчал целых три месяца. Ты хочешь рецедива? — чувствуя, как во мне как снежный ком нарастает гнев, я осеклась.

— Китнисс, пожалуйста. Я знал, что это может тебе не понравиться, но…

— Да, черт возьми! Отчего было со мной заранее об этом не поговорить. Ведь это мне придется разгребать последствия, когда все покатится к чертям! — я повысила голос, я уже почти визжала, и мне это вовсе не нравилось. Однако я все никак не могла взять в толк его слова.

Пит задрожал в ответ на мою острую реакцию.

— Я еще не решил, — проговорил он тихо, но его голос стал тверже. Так случалось, когда он терял терпение. Мало того, что он рисковал схлопотать рецидив, но он еще и смел сердиться на меня из-за этого.

— Ты выглядел довольно-таки решительным минуту назад, — я посмотрела на Хеймитча, который сделал глоток из своей фляжки с самодовольным выражением на лице. — Ты получаешь удовольствие от этого, не так ли? — метнула я в него обвинение.