Город из воды и песка

В понедельник Войнову стукнула в голову одна идея. Он уже не был способен её здраво осмыслить: хорошая ли это затея, принесёт ли она вред или лишь пользу, как он надеялся. Но напротив неё (идеи, затеи) он поставил яркую галочку и поспешил воплощать.

Он знал некоторых буктьюберов. Кого-то смотрел редко, от случая к случаю. Кого-то посмотрел, может быть, от силы раз или два и больше не стал. Войнов представлял, у кого какой охват аудитории, у кого какой контент, ну и, естественно, кто ему нравился, а кто нет. Прикинул. Выбрал того, кто был ему более симпатичен и с аудиторией не два с половиной калеки. На случай, если не выйдет, подготовил запасной вариант. Не настолько, по его мнению, классный, но тож ничего.

Написал варианту номер один в директ. Попросил Сашу как-то порекламить. Сам предложил пару задумок. Можно было посравнивать нескольких чтецов, а можно было взять, к примеру, одну из последних недавно вышедших и начитанных Сашей книг — порекламить книгу, а заодно и Сашу. Ответ (Войнов даже не ожидал так скоро) пришёл в тот же день, буквально через несколько часов. Чувак написал, что как раз было в планах поговорить про ту книгу, что Саша недавно озвучивал, и туда бы он и про Мисаренко ввернул несколько приятных слов. Ведь это же тоже офигеть как важно — в чьей слушать начитке. В общем, они договорились. Войнов в тот же день перевёл оплату. Обзор обещался в пятницу. Войнов мог сказать про себя что-то вроде: «Ай да Войнов! Ай да сукин сын!» Но особенно сильно не радовался. Вдруг Саша скажет: «Зачем ты привлекаешь ко мне столько внимания?» Ведь внимания он как раз не очень хотел.

Но сделано, так сделано. С Сашей Войнов часто сначала делал — потом думал. Это было неправильно. Опасно. Но с Сашей всегда так было: не как с другими, а на кончике ножа, но сладко, больно — и хорошо так, как в жизни никогда не было. Что это, как не одержимость? Резные врата безумия? Вряд ли Войнов когда-либо раньше мыслил подобными категориями. Одержимость, безумие — это что-то из Гойи, может быть, из Пикассо, конечно, не раннего, не розового, не голубого периода, а абстрактного, квадратного, с ужасными сумасшедшими женщинами. Ох, а как всё начиналось-то? Боже! С Ван Гога, восхитительно яркого. Хотя… тоже ведь — совершенно безумного.

На работе в понедельник тоже творилось безумие. Опять несли ворох документов: на проверку, на подпись. Войнов был почти уверен, что где-то накосячил. Ну не мог он в работу! Не хотел и не мог! Не думал о ней, чёрт её раздери! Он хотел думать о Саше, а больше ни о чём. Он едва дождался конца рабочего дня и в семь уже уехал. Дома после ужина сразу набрал ему, и они проговорили часа два, наверное. Сначала был секс, спонтанный и жаркий, потом они просто болтали. Говорить было легко, и Саша открывался — всё больше и больше. Войнов уже кое-что знал о его отце. Что работал тот инженером-проектировщиком электросетей. Что отношения у них были хорошие, тот много Саше отдал, всегда с ним занимался, учил, помогал, но всё равно после смерти матери они будто друг от друга отдалились. И Саше теперь с ним сложно — не в смысле каких-то бытовых вещей или насущных вопросов, а вот неудобно им друг с другом — потому что мама, наверное, была тем связующим звеном, тем бустером, благодаря которому они могли быть снисходительны и терпимы к недостаткам и закидонам друг друга. Через любовь к ней, жене и матери, они и друг на друга смотрели иначе, с большим принятием, с большей любовью.

Во вторник, что удивительно, позвонил Стёпка, но Войнов не собирался отвечать, и тогда бывший начал бомбардировку сообщениями в Вотсапе. Войнов кинул номер его телефона в ЧС и заблокировал во всех мессенджерах. Выдохнул с облегчением.

В ночь со вторника на среду они проговорили с Сашей часов до трёх, и Войнов, конечно, дико не выспался, но на это ему было плевать, потому что даже днём, уже на работе, он продолжал чувствовать фантомно Сашину голову на своём плече, запах волос. Ему казалось он помнит, как перебирал их пальцами, красивые упругие завитки, открывая белый лоб, которым тоже можно было любоваться и иногда, время от времени, прикасаться губами.

В среду у Войнова появилась новая часть пазла — фотография шеи, ключицы и части плеча. Он взбодрился, конечно! А ещё ощутил себя героем какого-то викторианского романа, готового отдать жизнь за мелькнувший ненароком кусочек ступни своей ненаглядной, за маленькую ножку, плотно затянутую туфлей и крепким чулком.

И в ту же среду часов в десять — начале одиннадцатого, когда они вскоре должны были созвониться, Саша прислал сообщение: «Я буду недоступен несколько дней. Не волнуйся, ничего страшного не случилось. Просто не буду на связи. Спокойной ночи, Никита».

Легко так. Без эмоций. Без внятных объяснений. Хотя Сашенька… Саша — он же по-прежнему Войнову ничего не был должен. Между ними всё ещё лежала пропасть, теперь лишь заполненная, но до середины, благоухающей цветочной водой. И по-прежнему никакого, пусть даже самого ненадёжного, верёвочного мостика. Ничего. Только корявое дерево, чудом вцепившееся корнями в камни, в почти отвесный безжизненный склон.

В четверг Войнова вызвал Тёмыч. Войнов подумал: сейчас влепит за всё, что он успел накосячить в отсутствие босса. Но Войнову опять — это уже входило в привычку — было плевать. Босс, напротив, оказался доволен. Сказал, мол, молодец, не запорол ничего. И потом добавил про будущую командировку. Прикинул по срокам — недели через три-четыре. Обещал, что детально обсудят на следующей неделе. Войнов лишь вяло пожал плечами: «Отлично».

В пятницу (Войнов проверил) его буктьюбер выпустил обещанный обзор и порекламил Сашу. Но радости не было. Эмоций вообще не было. Все как будто заморозились, что ли. Это накануне Войнов негодовал, даже бесился. Пытался понять — ну отчего это с ним? Почему именно, блядь, с ним? А в пятницу было просто паршиво. Есть не хотелось. Он и в четверг, и в пятницу обошёлся без завтраков и ланчей. Закидывал в себя какие-то стандартные гарниры с мясом из Лавки, запивая бутылкой пива, и отчаянно хотел нажраться. И нажрался бы, если бы не понимал, что вторую рабочую субботу подряд тогда тупо не вытянет.

Он лежал в постели. В окно, которое ему было лень встать и занавесить, смотрела крупная и круглая, как шар для боулинга, луна. Комната освещалась неистово и пугающе. Ещё с детства Войнов боялся такой полной луны, будто наступало время нечистого, жуткого. В детстве он забирался с головой под одеяло, лишь бы этого света не видеть, не знать, что и над ним, и над всей Землёй сияет, восходит, словно королева мёртвых, величественно спокойная, холодно неживая, бледная, белая и беспощадная луна.

Плавая в полудрёме, между сном и явью, Войнов думал: быть может, всё это только фантазии и никакого Саши вообще не существует. Он сам придумал голос, их разговоры, пазлы-фотографии, секс по телефону. Он выдумал то, чего ему отчаянно не хватало. Слепил человека, которого хотел бы и смог полюбить. Если бы это случилось лет на пятнадцать раньше (хотя тогда он и сам был возраста Саши и, естественно, ещё не был таким пугающе одиноким), то, в крайнем случае, если уж совсем всё хреново, можно было бы убедить себя, что по ту сторону телефонной трубки пятидесяти-шестидесятилетний пузатый мужик-извращенец, выдающий себя за двадцатилетнего парня, как случалось, например, в чатах и на форумах на заре появления интернета. Но тут-то с Сашей всё было кристально. Как себя ни убеждай, а Саша существовал — и здесь, в комнате, и в телефоне, и в голове, и в сердце Войнова. Он его, кажется, даже видел, на залитой отсветами луны стене своей спальни: тонкого, немного ссутуленного, с буйно-кудрявой опущенной головой, с руками, крест-накрест обхватившими плечи. Саша был немой, неподвижный. Не заговорит никогда. Но какое теперь это имело значение? Когда Войнов уже послушал, уже проникся, уже отравился. Его привязали к мачте, но не залили уши пчелиным воском, и теперь он не мог успокоиться, не мог насытиться, ему было нужно это сладкоголосое пение, мучительные пьянящие звуки, что его поработили, сделали верным только себе.

В субботу Войнов решил, что воскресенье назначит днём икс, то есть днём, когда ему нужно будет что-то решать: начинать дёргаться, разыскивая Сашу, или попытаться забить, забыть, переболеть и через какое-то время, даст бог, выздороветь.

Суббота прошла отвратительно. Работы было невпроворот. Но, наверное, это было даже на пользу. Звонил Вольф, они договорились на воскресенье — куда пойдут, во сколько встретятся. Войнов подумал: ну хоть отвлечётся. Если получится.

Вернулся домой поздно. Сразу залез в душ и потом лёг в постель, без ужина. Взял в руки смартфон, полазил по сайтам, посмотрел какие-то глупости. Потом открыл молчащий Вотсап. От Саши не было сообщений. Со среды — ничего. Войнов поскроллил немного назад: коленки, половинка лица, бейсболка, шея, ключицы. Он протяжно болезненно выдохнул, положил телефон на подушку и нажал значок записи, чтобы отправить голосовое: