Город из воды и песка

— Прости, но меня ждут.

Коротко попрощался и прыгнул на велик.

Когда Войнов почти добрался до выхода из парка, услышал, как пискнул Вотсап. Он выехал из парка. Остановился у проезжей части, на светофоре. Только тогда вытащил телефон. Сообщение от Саши:

«Я сегодня лягу пораньше. Не очень себя чувствую. Простыл, наверное».

— Чё-ёрт! — вырвалось с досадой у Войнова.

«Я уже скоро буду дома, маленький. Всего минут через десять. Дождёшься меня?»

Войнов мчал, как бешеный. Доехал, верно, минут за семь. Бросил велик в прихожей. Упал на диван в гостиной. Звонить не решился, набрал: «Ты как? Санечка? Плохо?»

Сообщение было доставлено, но не прочитано. Войнов подождал пару минут. Ничего не поменялось. Звонить он не стал. Подумал с горечью: наверное, Саша уже отключил звук и лёг. Вот жопа! Жопа! Отчего-то Войнову казалось, что у Саши вовсе не простуда, а что-то более серьёзное. Только он не говорит. Сердце сжалось тугим обручем, хотя оснований для тревоги никаких не было. К чему Саше его обманывать? Но злое неприятное чувство засело где-то под сердцем, и Войнов не знал, что делать, чтобы его прогнать, от него избавиться.

Он подумал с тоской и каким-то странным тихим отчаянием, что Саша заболел оттого, что Войнов тусовался с Прохором, смотрел на него и глазами облизывал. Слушал и наслаждался. А должен был ехать домой и ждать Сашиного звонка. Должен был думать только о нём, а не заниматься чёрт знает чем с…

«Санечка, миленький. Родной мой. Я люблю тебя. Я так люблю тебя», — набрал Войнов. Посмотрел на сообщение… и не отправил его.

____________

? Дэб — это когда единорог делает вот так

? Так медленно-медленно (англ.)

? Детка поехала в Амстердам,

На четыре или пять дней, потусить на Больших каналах

А теперь всё так замедлилось, замедлилось (англ.)

Глава 12. Friday I'm In Love

Снова подобралась пятница. Незаметно так, по-подлянски. Тихим шагом. Ответов на вопрос, кто придумал понедельники, у Войнова (как и у всего человечества) не было. Но и кто придумал ужасные рабочие пятницы, он тоже не знал.

В самом деле, можно же ненавидеть понедельники и иметь единственным желанием только взять ружьишко, выйти на улицу (впрочем, и на улицу не обязательно, достаточно распахнуть окно), э-эх! — и начать палить. Направо, налево… Потом пожать плечами и честно признаться: да так просто… потому что «I don’t like Mondays»?.

Но пятницы! Пятницы же нельзя не любить! В пятницу нельзя не влюбиться! Можно хандрить в понедельник, не замечать вторники и среды, в четверг вообще лежать зубами к стенке, а в пятницу надо… влюбиться! Сильно, крепко, всем своим существом, запертым в небольшой клетке из двенадцати пар рёбер. Так, чтобы стало сложно дышать. И не хотелось говорить. А только смотреть вдаль за горизонт, где воображаемая линия делит твою жизнь на «с ним» и «без него», на «до» и «после». И всё, что в твоей голове, всё, что ты выдумал, представил себе, собрал по крупицам фраз, обрывкам разговоров, звукам голоса, шелесту дыхания — и поверил в это, — всё вдруг начинает откликаться слишком громко, настойчиво, несмотря на то что ты, наверное, не хотел позволять себе приближаться к горизонту. Потому что зыбко, неверно и, что бы ни делал, не добежишь, споткнёшься где-нибудь, там, где будет особенно слякотно, грязно, или утонешь, пытаясь добраться, доплыть. И что с этим теперь можно сделать?

Войнов нашёл на ютьюбе The Cure — Friday I’m in love?, скопировал ссылку и послал Саше. Отправленное им вчера сообщение так и стояло с тёмными галочками — не прочитано. Сашка болеет — а он тут со своими пятницами, с растрёпанным Робертом Смитом, со своей (нужной ли? хоть немного?) любовью…

Он на минуту завис, думая, стоит ли написать что-то или, может, Сашу не трогать? А если ему в самом деле невъебенно херово? Ну мало ли у кого как проходит простуда. Одни, бывает, чувствуют только лёгкий озноб по вечерам, першение в горле и неясное недомогание (у Войнова так бывало, когда организм был истощён, сигнализировал, мол, надо остановиться, взять передышку), а другим выкручивает суставы и мышцы, жарит температура и колотит по полночи.

И всё-таки написал: «Сам не заметил, как успел привыкнуть к твоему бодрому утру. Мне тебя не хватает. Как ты? У меня есть малина. Большая банка. Я бы привёз… Но… Но… Ты знаешь, сколько у нас этих «но». Поправляйся, пожалуйста».

Войнов отправил, подумал, что сообщение получилось дурацким. Каким-то вообще ни о чём. Не таким, каким бы он хотел. И не о том, о чём он хотел бы сказать.

Догнало и опять схватило ощущение того, что Саша ускользает, что он слишком далёк для того, чтобы можно было сделать что-то реальное, видимое. Даже его фотографии, его коленки и родинки казались сгенерированными цифровой паутиной картинками, миражами, как кажущийся мокрым асфальт на раскалённом шоссе, по которому мчатся машины.

Работа тоже настроения не добавляла (кто бы сомневался). Тёмыч отбыл по делам до следующей среды и за главного, с правом подписи, оставил Войнова. А всё почему? Один зам был в отпуске, второго Тёмыч, взъевшись, на днях уволил. И вот как бы — фигасе ситуация — некого на хозяйстве оставить! Ну что ж, придётся вам, Никита Максимыч — деваться-то некуда. Войнов уже понимал, что суббота будет рабочей. А вся следующая неделя, ну до среды так точно, обещает быть истинно адской. Ладно, если бы только Тёмыч отчалил, но ведь ещё и нихт ни одного зама. Охо-хо… К матери как бы попасть. Обещал уже.

В теперешней пятнице был только один плюс: Войнов никогда бы не подумал раньше, что так решит — до фига работы. Надо было успевать делать непосредственно свои, а потом ещё и дела босса. Вечно что-то тащили на подпись — Войнов разбирался. Пару документов завернул — сырые. Пару решил не подписывать — слишком скользкие, потом, если что, говна не оберётся, это всё были дела Тёмыча, куда Войнов не лез, да и слава богу.

Во время ланча смотался подальше от офиса. Решил даже не обедать в ближайших точках общепита, а взял машину и доехал до одного ресторанчика, где он обычно трапезничал, когда не хотел никого видеть, а остро желал побыть наедине со своими мыслями.

Может быть, это было и не самое правильное решение в свете того, что происходило у него в жизни, но видеть Войнову никого не хотелось ещё больше. Он выбрал из ланчей тот, что подавался с первым, взял себе суп из лосося и салат с отбивной. Хотелось выпить чего-нибудь лёгкого алкогольного, хоть бы и вина — но хрен там, ему же за руль и на работу. Довольствовался апельсиновым соком. Хотя сок ему был совсем, абсолютно не в помощь. Ведь даже его утреннее сообщение (Войнов проверил) оставалось непрочитанным. В голову полезли всякие мысли: что там с Сашей, как он? Совсем плохо? Прислал бы хоть смайлик, чтобы Войнов не волновался, чтобы знал, что жив, пусть и не совсем здоров.

Стало думаться, а мысли как кони — не удержишь, что Сашу он потеряет, не сумеет пробиться. Ведь что у Войнова есть? Голос, две фотографии — кусочки пазла. Определённая степень доверия. Есть хрупкая паутина, тонкая ткань разговоров, которую оба плетут неуверенно и осторожно. Есть любовь к книгам и музыке. Есть даже чудо, что-то сродни магии — мистерия стихов и признаний. Есть сумасшедший беспокойный секс — всегда желанный и яркий, когда не приходится сомневаться, что тебя поймут даже по вздоху, по стону. Но кроме этого? Нет ничего мало-мальски реального. Ничего, за что можно было бы ухватиться, как за рукав пиджака или за штанину, и умолять: «Прошу тебя, не уходи! Останься! Нам ведь так хорошо вместе!»