Горячие пески

— Еще как будет топать наш Гена, вы увидите сами, Берды Мамедович, — продолжал Корнев.

Бубенчиков поддакнул:

— Помчится, как рысак.

— Во-во, его только подзавести надо, тогда он прыть покажет, будь здоров, — Корнев подмигнул Герасимову, тот, как ни в чем не бывало, будто говорили не о нем, заворачивал цигарку с палец толщиной, точно намеревался сидеть до вечера.

— Друзья, хочу сказать вам, что я тоже защищал государственную границу, — неожиданно переменил тему Мамедов.

— Вы же наша опора. Я имею в виду не только вас лично, но и всех колхозников, — заметил Тагильцев.

— Помощь народа — это живительный источник, припадая к которому, пограничники черпают силы, — торжественно высказался Бубенчиков.

— Во дает, — захохотал Герасимов.

— Все правильно, ребята, только я не это имел в виду. Мне пришлось защищать границу в бою. И, думаете, когда это было? Осенью сорок четвертого. Тогда фашиста почти полностью вышвырнули с советской земли. Вышел и наш батальон на государственную границу, остановился на передышку. Друзья, как мы ждали этого часа, и вот он наступил. Наш замполит, майор, был пограничником, где-то тут же, неподалеку, дрался с фашистами в июне сорок первого.

Мамедов замолчал, устремив задумчивый взгляд поверх барханов, словно за струящимся над ними знойным маревом видел своих боевых товарищей и участок нашей западной границы, за которым начиналась уже не наша земля, но которую им тоже предстояло освободить от фашистов.

— Вы сказали, пришлось защищать границу… — привстав, напомнил Бубенчиков.

— Извините, ребята. Немножко разволновался, — в смущении отозвался Мамедов. — Вспоминать такое и радостно, и нелегко… Я вам расскажу, что произошло дальше.

Пограничники слушали со вниманием. Даже с потного разгоряченного лица Герасимова сбежала гримаса недовольства, в глазах зажегся неподдельный интерес. Мамедов встал, рассказывая, прочерчивал рукою перед собой, словно именно тут пролегала та пограничная линия, к которой так долго стремились наши солдаты. И вот, наконец, они дошли до нее…

Замполит взял с собой два десятка бойцов, повел в ближайшую рощицу и отыскал на опушке поваленный пограничный столб. Может быть, в июне сорок первого фашисты наехали на него танком, одна грань у столба оказалась сколотой. Но крепким оказался этот советский пограничный знак, даже гусеницы танка не могли его перемолоть. Замполит указал место, где надо было выкопать яму, чтобы снова установить столб. И скоро он уже возвышался на бугорке, хорошо видимый со всех сторон. Бойцы очистили от приставшей глины металлический Герб Советского Союза, и он заблестел под солнечными лучами. Солдаты столпились вокруг столба, и Мамедов увидел, как повлажнели глаза замполита. У него и самого сердце тревожно сжалось.

В это время из рощи напротив хлестнул пулемет. Пули просвистели над головами, пометили кое-кого из бойцов. Трое или четверо были ранены. Замполит скомандовал: «К бою!» Бойцы залегли там, где стояли, начали переползать, занимать позиции повыгоднее — за бугорками, пнями, стволами деревьев. От рощи, растекаясь по широкой поляне и охватывая ее с флангов, цепью шли фашисты. Они устрашающе кричали, поливали из автоматов. Видимо, это были остатки какой-то разбитой части.

Замполит подозвал к себе сержанта и двух бойцов и послал их за подмогой.

Фашисты приблизились на расстояние ста метров, и тогда замполит взмахнул рукой. Наши солдаты открыли огонь. И как ни силен был запал фашистов на атаку — они все-таки не выдержали и залегли. Однако и замполиту, и бойцам было ясно, что силы столкнулись неравные, гитлеровцы могли задавить числом. К тому же, на отражение первой атаки в горячке бойцы израсходовали чуть ли не весь наличный боезапас. Они ведь были в своем тылу, на встречу с врагом не рассчитывали.

С воплями «Рус, сдавайся!» фашисты бросились в новую атаку. Вот уж они в пятидесяти, тридцати метрах от наших бойцов. Замполит решил, погибать, так с музыкой, поднял своих врукопашную. И тут из рощи снова ударил пулемет. Хлестко, зло, но уже не по нашей, а по вражеской цепи. И подмога вскоре подоспела.

— Так мы защитили свою границу, не дали врагу вновь повалить наш пограничный столб, — закончил рассказ Мамедов.

— Пулемет-то был вражеский, почему он по фашистам огонь открыл? — спросил Корнев.

— Тут такое дело… Из троих бойцов, посланных замполитом, один побежал за помощью, а двое пробрались в рощу, сняли вражеский расчет… Обоих орденами Славы наградили.

— Значит, свою Славу вы там и получили? — спросил Тагильцев.

Чуть прикрыв глаза, Берды не ответил, мягко улыбнулся старшему сержанту, поправляя папаху, встал:

— Ну, Володя, идем дальше?

И опять маленькая колонна устремилась вперед, преодолевая бархан за барханом. К своему удивлению Ивашкин обнаружил: Берды оказался прав, теперь шагалось легче. Правда, жажда мучила по-прежнему. Фляжка почти опустела, воды оставалось на донышке, даже при ходьбе не слышалось бульканья. Солнце висело прямо над головой и нещадно жгло. Всего лишь начало июля, а палило. Что же их ожидало в дальнейшем?

Но сознание того, что каждый следующий шаг приближал их к колодцу, а в нем вода, облегчало путь. Только где этот колодец? Скорей бы дотянуть до него.

— Федька, — поравнявшись, Бубенчиков дернул Ивашкина за рукав, сказал шепотом, — думаю, наш Берды и был одним из двух бойцов, отбивших у фашистов пулемет…

— Это же ясно. Я догадался сразу, как отделенный спросил его об ордене, а он отмолчался.

— И вот еще что… Мне кажется, про случай этот Берды рассказал с умыслом. Мол, на границе, ребята, надо быть всегда настороже. Вот… фронтовики, переживая радость выхода на границу, малость расслабились. И чуть было не поплатились. Разумеешь, Федька? У Берды боевой опыт, он имеет право намекнуть о том, чтобы мы соблюдали бдительность. Это неважно, что пески глухие… Что ты думаешь об этом?

…Колодец показался внезапно. Между песчаными холмами показалась небольшая ровная площадка, по середине ее колодезный сруб, в небольшом отдалении от него крохотная мазанка на одно оконце.

— Умным был тот человек, кто выбрал место для рытья колодца, — сказал Мамедов, заглядывая вниз. — Какие бы ветры ни проносились, здесь заносов не бывает. Иной раз в бурю барханы с места на место передвинутся, а в колодец и песчинки не упадет.

Брезентовое ведро спустили на длинной тонкой веревке.

— Вода есть, но… ее немного. Так и вас мало, потому хватит, — сказал Берды, вытягивая ведро. — Разрешите мне пробу снять. Если сразу, как говорил Герасимов, копыта не откину, значит, все в ажуре.

Берды хитровато скосил черные глаза на Герасимова, рассмеялся. Он был доволен — безошибочно привел пограничников на колодец, вода есть.

Отпил немного, в ладонь воды набрал, на лицо брызнул, зажмурился, ощущая прохладные капли.

Следующим пил Герасимов. Но после первых же глотков нос его сморщился, лицо перекосила гримаса.