Горячие пески

От колодца нанесло горьковатым саксауловым дымком, варевом.

— Как есть захотелось, — тихо сказал Ивашкин.

— Пообедать не мешало бы. Но ведь ты утром сухариков пожевал? — бодро сказал Тагильцев и усмехнулся, потому что, кажется, появилась дельная мысль.

— Всего один сухарик сгрыз, случайно завалялся в кармане.

— Ну, раз такое дело, идем, тем более у Корнева каша готова. Чуешь, какие запахи-то растекаются?

Пристроившись рядом с командиром, Ивашкин пошагал неторопливо, степенно. Пусть никто не думает, будто он с прогулки возвращается.

Навстречу им метнулся Корнев, отрапортовал, дескать, никаких происшествий не случилось, часовые сигналов не подавали, обед сварен.

Подметил Тагильцев, заместитель рапортовал бодро, уверенно, а взгляд его почему-то убегал в сторону. Не придал пока этому факту значения, мало ли, может, дымом глаза разъело. Сказал весело:

— Угощай, хозяин. Мечи пироги на стол, тащи гуся с яблоками.

Улыбка тронула нахмуренное лицо Корнева, брови вздрогнули. Пирогов и гуся у него, конечно, не припасено, а кашу он приготовил вроде бы вполне съедобную.

Стола тоже не было, поэтому уселись тут же, возле таганка. На нем теперь висел котелок с кипятком. Корнев взял из пачки щепотку заварки, бросил в кипяток.

— Зеленый, туркменский чай. Жажду утоляет, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Каша с мясными консервами была объедение. Ивашкин поглядывал, можно бы и еще немножко, но отделенный, вытерев ложку, пряча ее в полевую сумку, спросил:

— Про часовых-то не забыл? Расход оставил?

— Товарищ старший сержант… — Корнев укоризненно посмотрел на Тагильцева.

Как он мог не помнить о часовых? Такой вопрос излишен и даже обиден для него. Ведь ему же поручена хозяйственная часть, а он любое дело привык исполнять на совесть.

— Сдаюсь, — Тагильцев шутливо поднял руки. Покончив с кашей, пили горячий, с горчинкой, чай.

От еды приятная истома разливалась по телу. Хотелось лечь, забыться. Отставив пустую кружку, отделенный поблагодарил Корнева.

— После такого сытного обеда сполоснуться бы водицей для охлаждения и передохнуть хотя бы самую малость в полутемной комнате на чистой простыне. Впрочем, это больше из области фантазии, — сказал он мечтательно.

Ивашкин покосился на него — не ожидал такой расслабленности. Он привык видеть командира постоянно собранным, подтянутым, порой, может быть, чрезмерно строгим. И тут же подумал, а почему бы, собственно, немножко не отпустить супонь.

— Неплохо бы… — согласился и поддержал Корнев, зажмурился от попавшего в глаза дыма. Встал и засыпал песком чадящие головешки. — Мечтать нам только и остается. Нету ни хорошей комнаты, ни простыни… воды тоже нету.

— Как… нет воды? — посерьезнел, подобрался Тагильцев. — Что это означает, что за загадки ты нам задаешь?

— Не хотел портить вам настроение перед обедом. Со вчерашнего вечера крошки во рту не было.

— Рассказывайте, что случилось, почему не стало воды?

— Котелков двадцать мы подняли, глядим, сильно замутилась вода. А дальше пошла уже просто грязная жижа. Вычерпали водичку за один раз. Половину израсходовали. Остальную процедили через тряпку, разлили в три брезентовых ведра и поставили в мазанке. Как НЗ, стало быть.

— Значит, новая закавыка, — старший сержант подошел к колодцу, заглянул. — За ту воду, что сберегли, спасибо. Будем экономить, растягивать, насколько возможно.

— Три ведерка надолго не растянешь. В общем, дело швах. Что можно придумать? — сказал Корнев, и смуглая кожа на его широких скулах натянулась, побледнела.

— Не станем унывать, еще не все потеряно. И из самого безвыходного положения выход все-таки есть. Так говорят мудрые. Будем надеяться на этот выход, и тогда он найдется, Петро Корнев.

Была такая привычка у старшего сержанта Тагильцева — не по-уставному называть подчиненных по имени и фамилии, когда хотел он подчеркнуть свое обращение к нему. Ивашкин подметил, что эта манера была по душе солдатам, она как бы сближала их с командиром.

— Понятно, товарищ старший сержант. Не будем журиться. Задача ясная — надо найти выход из критического положения. Особенно это меня касается, потому как мне приказано поить-кормить солдат. Разрешите подменить часовых, пусть пообедают?

— Подменяйте. Елкин — Герасимова, Чернов — Бубенчикова. Сигналы для связи прежние.

Пограничники ушли. Тагильцев задумался. Где тот выход, о котором он так красиво говорил? Горы песка мановением руки не превратишь в оазис.

Скоро примчался Герасимов, красный, распаренный, будто только что выскочил из бани. Он оглядывался на вершину бархана, с которого спустился.

— Словно из преисподней, еле живой вырвался, — сообщил он, перед Ивашкиным взмолился: — Будь другом, сообрази ведерко водички, через минуту учиним водные процедуры.

— Не из преисподней, а с поднебесной… Мы же сверху спустились, — поправил его Бубенчиков.

— Все-то ты по науке объясняешь, Бубенчик, а не смыслишь, отчего и почему такая злая жара.

Как полагается, оба доложили командиру о результатах службы — в зоне наблюдения никто не появлялся.

— Нас с Ивашкиным видели?

— Изредка вы появлялись на горизонте. А вот в этом районе мы потеряли вас из виду, — Герасимов показал в сторону лощинки, по которой разведчики вышли к колодцу. — Я беспокоиться начал, как бы не заплутали. Потеряться тут — раз, два и готово.

— Ясно. Обедайте, — Тагильцев отошел в сторону, достал из сумки блокнот и начал что-то писать.

Приставив автомат к стене мазанки, Герасимов скинул гимнастерку и с удивлением вытаращился на Ивашкина, с безучастным видом сидевшего возле потухшего костра.

— Федя, как насчет водички-то? Терпенья нет, помыться надо.

Отмалчивался Ивашкин, лишь пожимал плечами.

— Ну, тебе трудно помочь товарищу? — теряя терпение, сказал Герасимов.

— Не трудно. Только нечем умываться-то.

— Не пойму я что-то тебя.

— Тут и понимать нечего. Воды нет.

— Долго ли достать из колодца?

— Вот чудак-человек, никак ты в толк не возьмешь, в колодце вода кончилась. И хватит об этом. Ты сначала, пообедай, а после поговорим.

— После того, что ты сказал, кусок в глотку не полезет.