Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции
Шрифт:
Поражения влекли за собой появление все новых и новых налогов. Вконец обнищавшие крестьяне бросали дома и уходили куда глаза глядят. Дюваль не слышал разговоров о крестьянских бунтах или слышал, но впоследствии не захотел о них писать в своих мемуарах. А именно в те годы крестьяне восстали во многих местностях{111}. Но Валентен не мог забыть, как молодежь, спасаясь от набора в армию, калечила себя, как пряталась в лесах и как дворянские отряды охотились за молодыми крестьянами, продавая их в рекруты.
В 1709 г. Дюваль чуть не умер от оспы. Поправившись, он двинулся на восток. Он спасался от голода, лишений… Осенью Дюваль добрался до Лотарингии, в ту пору поминально независимого от Франции герцогства. Двухэтажные дома в деревнях, крыши крытые черепицей, а не тростником или соломой… В Клезантене (округ Эппналь) Дюваль нанялся пасти скот, а через пару месяцев стал даже старшим пастухом. Ему
В октябре 1710 г. по делам хозяина Дюваль отправился в Вогезы, остановился переночевать у монахов-эрмитов и не вернулся в Клезаптепу. До этого он читал лишь дешевые книжки, те, что можно было купить у коробейников, монахи дали ему богословские книги, научили писать. На монахов он работал так же, как раньше работал на фермера, его привлекала лишь близость монастыря к городу, куда он изредка наведывался, чтобы покупать атласы и книги по истории, географии, астрономии. Увлеченность Дюваля наукой была столь велика, что монахи заподозрили его в колдовстве, но он сумел оправдаться от столь тяжкого обвинения, даже у нотариуса заключил со своими нанимателями договор, по которому ему разрешалось каждый день 2 часа уделять своим ученым занятиям.
А в мае 1717 г. в лесу Витремон произошла встреча, резко переменившая всю жизнь Дюваля. С ним случайно заговорил гувернер одного из сыновей герцога Лотарингского барон Пфютцкнер. Пораженный познаниями пастуха, барон пригласил его в герцогский замок в Люпевиле и занялся его дальнейшим образованием. Валентен рассказал покровителю историю своих странствий и назвал свою настоящую фамилию. С помощью барона Валентен получил из Артонне все необходимые документы, теперь он стал называться Жамере-Дювалем. Он будто рождался третий раз в жизни. Бывший пастух изучал латынь, сопровождал герцогскую чету в Париж и Версаль, встречался со знаменитыми географами. Благодаря ходатайствам и поддержке все того же Пфютцкнера прошел курс обучения в знаменитом университете ордена иезуитов в Понта-Муссоне и получил степень бакалавра философии. Затем возвращение в Люневиль, должность хранителя библиотеки герцога, преподавание истории в местной академии, в которую из всех стран Западной Европы съезжались молодые дворяне. В 1733 г. Жамере-Дюваль начал писать мемуары, он был еще далеко не стар, но жизнь уже приобрела завершенность. Он уже ни к чему не стремился, лишь отстаивал сколько мог свою независимость.
Лотарингия окончательно утратила самостоятельность, Франциск III стал герцогом Тосканским, а свою вотчину передал несостоявшемуся королю Польши Станиславу Лещинскому, после смерти которого герцогство Лотарингское должно было войти в состав Франции. Жамере-Дюваль не хотел быть подданным французского короля. Вместе с библиотекой герцогского замка он переехал во Флоренцию. Политический эмигрант, никогда не занимавшийся политикой, ученый-оригинал, живший при дворе и не желавший стать придворным. Из Флоренции Валентен проследовал в Вену ко двору супруги герцога Франциска императрицы Марии Терезии. Та ему предложила принять участие в воспитании и обучении эрцгерцога Иосифа, но Жамере-Дюваль, сославшись на то, что он не достоин столь высокой чести, отказался. Последним аккордом его жизни была неожиданно вспыхнувшая привязанность к Анастасии Соколовой, русской девушке, с которой он познакомился в венском придворном театре. На склоне лет сын французского тележника нашел родную душу в горничной российской императрицы Екатерины II.
Пьера Шавата знали родственники и соседи по кварталу, Жамере-Дюваль был известен при венском дворе, его помнили ученики из люневильской академии, им гордились соотечественники из Артонне. Луи Мандрена знала вся Франция, но Франция знала легенду о Луи Мандрепе. Он немного прожил: в 1724 г. родился в Сент-Этьен-де-Сен-Жуар, а 26 мая 1755 г. его четвертовали в Балансе. Отец Луи Мандрена был крепким крестьянином, держал лавочку на площади их селения и подторговывал скотом. В 1742 г. он умер, оставив восьмерых детей. Луи было 18 лет, старший в семье, он взял в руки дела отца.
Шла война за австрийское наследство. Через Альпы в Пьемонт перегоняли стада для снабжения армии. Наживали неплохие деньги. Вот только война вдруг и совсем некстати для Мандрена закончилась. Он пригнал скот, а надобность в пом уже отпала. Непрочный крестьянский достаток такого удара не выдержал. Младший брат Пьер не захотел больше мирно крестьянствовать. Подался к фальшивомонетчикам, был схвачен и казнен. Про отца Мандрена, впрочем, тоже говорили, что он знал искусство изготовления монет и якобы не умер, а был убит в перестрелке с королевскими стрелками. Когда сам Луи Мандрен приобщился к этому рискованному, по прибыльному занятию — трудно сказать. Вне закона он оказался по другой причине. С приятелями он вступился за дезертира, которому угрожали деревенские
парни, и в драке взял верх. К несчастью, двое из их противников умерли от ножевых ран, Мандрена приговорили к смертной казни, но он не стал дожидаться ареста, присоединился к шайке фальшивомонетчиков и несколько лет жил по закону, который сам устанавливал для себя. Необычайной силы и отчаянной храбрости, он легко подчинял своей воле сообщников и товарищей. Не терпел сопротивления своим желаниям и в гневе мог пойти на все что угодно{112}.Длинен ли счет его преступлениям? Современники представляли Мандрена и кровожадным чудовищем и благородным заступником за бедных, применявшим насилие только по необходимости. Вольтер писал о нем с восторгом: «У Мандрена крылья, он несется со скоростью света. Все сборщики налогов с королевского домена укрыли свои деньги в Страсбурге. Мандрен заставил трепетать всех пособников фиска. Это, лоток, это град, который опустошает золотой урожай откупа»{113}. А ученый аббат Регле, автор многократно переиздававшейся книжки о контрабандисте, с подробностями описывал, как Мандрен убивал ни в чем не повинных людей{114}. Ясно одно — Мандрен не был заурядным преступником. Даже его враги, тот же аббат Регле, вынуждены были признавать его выдающиеся качества.
От изготовления фальшивых монет Мандрен довольно быстро перешел к контрабанде. Но он не уклонялся от столкновений со служащими откупов, а преследовал их во всех провинциях восточной Франции. Под угрозой смерти он заставлял агентов-откупщиков покупать у него контрабандный товар. Его отряд входил в города и принуждал местную администрацию и муниципальные власти уплачивать Мандрену контрибуцию. Базой для своих операций Маттдреп избрал замок в Савойе, входившей тогда в состав Сардинского королевства. Он хранил часть своих капиталов у савойских дворян и рассчитывал на их покровительство{115}. Его экспедиции представляли собой и коммерческое предприятие, и хорошо организованное преступление, и народный бунт против налоговой системы абсолютистского государства.
Мандрена хитростью захватили в его замке на территории Савойи. Все, кто описывал его казнь, не скупились на слова восхищения его мужеством и выдержкой перед лицом смерти.
Во все времена выделялись люди, отличающиеся силой своего интеллектуального и физического притяжения. Они создавали вокруг себя зоны влияния, своего рода силовые поля. У крестьян и работного люда всегда были свои Александры Македонские, только самореализоваться им было труднее, чем сыну македонского царя. Они чаще сгорали в самом начале своего взлета. Изнуряющий труд, неграмотность, гнет семьи и общины, рутина вековых традиций — попробуй преодолей все это, попробуй выделиться в среде, где выделяться не принято. Яркую личность во всех слоях общества переносят с трудом, но внизу социальной лестницы личностью быть особенно трудно. Выламываясь из обыденности, из норм привычных представлений, человек оказывался очень часто просто изгоем.
О жизни большинства простых людей Франции эпохи старого порядка история сохранила ничтожно мало сведений. Чаще всего три записи в приходских книгах: родился… женился… умер. Активное участие в многочисленных в XVII в. бунтах могло обеспечить кратковременную известность. Каждый раз по-новому исковерканное имя мелькнет на страницах административной переписки интенданта с канцлером или генеральным контролером финансов. Точка в биографии поставлена сообщением о казне или отправке на галеры. Но бунт — это момент удачи для непокорного человека, момент преодоления душевного одиночества. Не каждому бунтарю так крупно повезло в жизни.
История народа как сообщества свободных индивидуальностей в середине XVIII в. только начиналась. Не случайно именно в то время Ж.-Ж. Руссо написал свои знаменитые строки: «Общественный договор сводится к следующим положениям: каждый из пас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого… Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданской общиной, ныне же именуется Республикой или политическим организмом: его члены называют этот политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою — при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства… — и там же в трактате «Об общественном договоре или принципах политического права» Руссо заключал: «Нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для народа в целом, для него не обязателен даже общественный договор»{116}.