Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции

Он повел свое наступление исподволь и не спеша. Устранение Мопу было одним из важнейших маневров в этом наступлении. Возня в секретном комитете — следующий маневр. Цель комитета одна — убедить короля. Людовик XVI не видел особой надобности в восстановлении прежнего парламента. Он помнил предубеждения своего отца, дофина, против гордых магистратов. Но стремление к популярности заставляло его все внимательнее прислушиваться к ненавязчивым советам Морепа.

Тюрго мог бы противодействовать внушениям Морепа, по позволил себя усыпить. Парламент восстанавливался не совсем в прежнем виде. Предусматривались специальные меры для наказания строптивых магистратов, а в случае необходимости — и фактическое возвращение к системе Мопу. Но то были пустые юридические увертки. Парламент был восстановлен, а Тюрго, не подозревая об этом, проиграл первое политическое сражение на посту генерального контролера финансов.

Экономист и администратор в гораздо большей степени, чем политик, Тюрго мало занимался расчетами, какую оппозицию может вызвать та или иная предлагаемая им реформа. К тому же он слишком уповал на возможности убеждения. Ему казалось, что всех можно убедить и все можно объяснить. Лишь бы то, что ты доказываешь, было разумным и истинным. В просветительных иллюзиях заключались сила и слабость Тюрго и многих других энциклопедистов. Просвещение может глубоко преобразовать страну, но чаще всего плоды просвещения пожинаются после смерти самих просветителей. Замысленные генеральным контролером реформы казались ему самому столь разумными, столь полезными для общества, а многие из членов парламента были очень просвещенными людьми… Дело было сделано.

12 ноября состоялось торжественное заседание парламента. Король держал речь, Морепа переживал минуту триумфа, скромно поместившись в ложе Большой палаты Дворца правосудия. В опере его теперь неизменно встречали аплодисментами.

Вскоре магистраты показали, что они ни в чем не изменились. 8 января 1775 г. король получил представления (так теперь назывались ремонстрации) парламента: в самой изысканно вежливой форме в них отвергались все новшества, угрожавшие независимости парламента. Парламент восставал против того, что может быть созван пленарный суд, чтобы его судить; протестовал против того, что Большой совет может его заменить, наконец, он просил, чтобы его представления рассматривались до регистрации. Король отклонил все эти протесты. Тюрго же претензии людей мантии просто не интересовали. Он воевал с эпизоотией.

В первые месяцы 1775 г. сообщения о болезни скота все чаще перемежались с другими, гораздо более тревожными. 21 марта на рынке в Mo произошли столкновения, покупатели напали на торговцев, продававших с надбавкой в цене купленный ими тут же хлеб. Сверх того, было расклеено странное объявление: «Предупреждение господам судейским города Mo. Ежели не будет никакой скидки на хлеб, добра не ждите!»^{125}

Из Мери-сюр-Сеп пришло донесение от местного байи о скоплении и волнении женщин, которые воспрепятствовали погрузке двух обозов ржи. В первых числах апреля прошел слух о бунте в Реймсе. 12 апреля во время беспорядков на рынке в Дижоне один торговец получил увечья, а 18 апреля в Дижоне разразился бунт. Толпа, состоявшая в основном из бедных женщин, набросилась на мельника по имени Карре. Его подозревали в том, что он подмешивает что-то в муку. Уж больно она у него была белой. Спасая жизнь, Карре спрятался в доме местного прокурора, но. не чувствуя себя и там в безопасности, бежал от разъяренной толпы по крышам. Бунтовщики разгромили дом прокурора, а затем мельницу Карре. Уцелели одни лишь жернова. В тот же день толпа ворвалась в дом советника парламента Фисжана де Сент-Коломба — ему пришлось спрятаться в куче навоза. Перед лицом мятежа власти провинции продемонстрировали свою глупость и нераспорядительность. Генерал-лейтенант провинции Латур дю Пеп вообразил, что он легко разгонит взбунтовавшееся «быдло». Потрясая тростью, он напутствовал бунтовщиков: «Друзья мои, уже показалась травка, ступайте-ка щипать ее»^{126}, но вскоре дю Пей вынужден был забаррикадироваться в собственном доме. Лишь ночью конная жандармерия произвела аресты, на следующий день бунт не возобновился.

События в Дижоне не явились для Тюрго неожиданностью. Кольцо враждебности сжималось вокруг него, министр решил, что беспорядки были спровоцированы. В спонтанные действия простолюдинов он не верил. Последовательный, логически жесткий ум Тюрго с математической точностью выявлял рациональные мотивации поступков, иррациональное оставалось вне пределов его кругозора. Интуиция же политика в Тюрго спала и никогда не просыпалась.

Тревожное ожидание… грозная неизвестность… опасения новшеств министра-реформатора. Подобного рода настроения ни в коем случае не должны долго терзать душу народа. А Тюрго тянул, отшлифовывал преамбулы эдиктов, боролся с подагрой и эпизоотией. Ожидание становилось невыносимым, тем более что урожай 1774 г. был плохим, цены на хлеб росли, а министр писал в своих непонятных писаниях, что цены и должны расти, мол, свобода торговли в этом и заключается.

В Париже в день первого повышения цен на хлеб на рынках во весь голос возмущались: «Какой г… сидит на троне!» С лета до начала марта 1775 г. буханка в 4 фунта стабильно стоила 11 су. За месяц она подорожала на 1,5 су, затем за три дня, с 12 по 15 апреля, еще на су, а 26 апреля цена подскочила до 13,5 су. Человек, зарабатывавший 20 су в день, прокормить семью уже не мог. На рынках, у булочных все чаще раздавались проклятья и ругательства. Гнев выплескивался по малейшему поводу. Некий дворецкий купил литр горошка за 72 ливра, кто-то из толпы, выхватив у него покупку, швырнул ее ему в лицо со словами: «Если твой стервец-барин может выложить три луидора за литр горошка, ему ничего не стоит дать нам хлеба». Слуга почел за благо скрыться, не произнеся пи слова в ответ^{127}.

Чтобы сбить цены, Тюрго пошел на введение премий за импорт зерна, но в разумном, экономически обоснованном постановлении государственного совета вновь звучали слишком умные слова: «Возможно, ценам еще придется претерпеть некоторое повышение… — на оговорку уже мало кто обращал внимание, — если его не остановит конкуренция заграничного зерна».

27 апреля начались события, которые впоследствии получили название «мучная война». В Бомоне, маленьком городке к северу от Парижа, толпа потребовала от торговцев снизить цены за хлеб. Одного из торговцев для пущей убедительности дважды окунули в городской фонтан. Нотариус, исполнявший обязанности лейтенанта полиции, с пониманием отнесся к требованиям бунтовщиков и не отправился на базарную площадь. Торговцы разбежались, а их зерно было распродано по твердой цене грузчиками. Пример народной таксации был подай. На следующий день беспорядки последовали в городе Понтузе, расположенном вниз по течению Уазы. Хлебные запасы нескольких лабазников были разграблены, в остальном — то же, что в Бомоне: таксация цен, нерешительность местных властей. Движение началось и в окрестных деревнях. Толпы бедных крестьян, поденщиков, батраков приходили к богатым фермерам и требовали выдать им зерно. Чаще всего, даже не пытаясь оказать сопротивление, фермеры выполняли требование, за зерно им платили «но справедливости». Бунтовщики и их жертвы знали друг друга в лицо и не испытывали взаимной ненависти. Это было странное движение: его участники чаще демонстрировали добродушие, чем озлобленность, стремились заручиться поддержкой местных властей, за отобранные зерно и муку платили, а иногда зерно уничтожали. Начались выступления вблизи усадьбы принца де Конти, старого смутьяна, вдохновителя многих антиправительственных демаршей Парижского парламента.

Ареал «мучной войны» все расширялся. 1 мая бунты произошли в Сен-Жермене, Нантерре, Сен-Дени. 2 мая толпы возбужденных людей появились на улицах Версаля. Опасаясь, что беспорядки начнутся в Париже, Тюрго срочно выехал в столицу. В тот же день в 11 часов утра король ему писал: «Версаль атакован, и это те же люди из Сен-Жермена; я посоветуюсь с маршалом де Мюи, чтобы решить, что мы предпримем; Вы можете рассчитывать на мою твердость. Я только что приказал гвардии направиться к рынку…» В 2 часа дня король снова писал Тюрго: «Мы совершенно спокойны. Мятеж начался весьма бурно; войска, находившиеся на месте, его усмирили». Далее он сообщал, что бунтовщики собрались более чем из двадцати селений и все жаловались на недостаток хлеба. Затем, прерывая спокойное изложение, передавал Тюрго только что полученную новость: «Г-н де Бово (капитан гвардии. — Е. К.) меня прервал, чтобы сообщить о глупом шаге, который совершили, предоставив им хлеб по 2 су. Он убежден, что среднего пути нет: либо оставить хлеб по 2 су, либо заставить их штыками покупать хлеб по существующей цене»^{128}. Прямые инструкции Тюрго были нарушены: власти пошли на принудительное понижение цены. Тем самым движение получило как бы официальную санкцию.

3 мая 1775 г. приходилось на среду, базарный день в Париже. Цена на хлеб в очередной раз повысилась с 13,5 до 14 су за 4 фунта. Ночью в город вошли толпы крестьян, к ним присоединилась парижская беднота: грузчики, поденщики, чернорабочие, водоносы, подмастерья^{129}. Хотя о возможности беспорядков писали даже в газетах, подготовились к ним плохо. Хорошо охранялся лишь крытый хлебный рынок. Другие рынки, склады, мельницы и, главное, булочные оставались без охраны. Кое-кто из булочников успел спрятать хлеб, один хитроумный торговец вывесил даже объявление: «Лавка сдается внаем». Но большинство не избежало грабежа и погрома. Двери запертых лавок взламывали, найденный хлеб раздавали. У булочника Лароша с улицы л’Арбрсек хлеб унесли, не заплатив, у вдовы Сюир взяли 200 хлебов, заплатив лишь за малую часть — из расчета 8 су за 4 фунта. В предместьях Сен-Мартен и Сен-Лоран, где действовал в основном местный ремесленный люд, проводили таксацию исходя из цены, установленной в Версале, булочные громили на Монмартре и в Сент-Антуанском предместье. Контроль над городом в значительной степени был потерян. Самого Тюрго прямо напротив его резиденции встретила вопящая толпа, к нему тянулись руки, сжимавшие заплесневелые куски хлеба….

Лишь во второй половине дня генеральному контролеру удалось активизировать действия полиции и войск. Конные мушкетеры принялись разгонять толпу. Человек сорок были арестованы. Тюрго добился от короля немедленной отставки генерал-лейтенанта парижской полиции Ленуара, заменив его своим человеком. Этим оправданным и необходимым актом Тюрго окончательно испортил отношения с морским министром Сартином, который на протяжении многих лет руководил парижской полицией, создал невероятную по тем временам агентурную сеть, у него были агенты даже в Индии и Америке, и продолжал считать парижскую полицию своей вотчиной. Ленуар был его ставленником и пользовался его покровительством^{130}.

На следующий день бунт в Париже не возобновился. Аресты продолжались. У булочных стояли часовые, войска были расставлены по рынкам и на площадях, отряды мушкетеров и конной гвардии день и ночь разъезжали по всем кварталам. Атмосфера оставалась напряженной. В тюрьму один за другим поступали простолюдины за оскорбление патрулей. Со стен приходилось соскабливать афиши с угрозами и проклятиями в адрес правительства и короля. «Людовик XVI будет помазан на царство И июня и казнен 12-го», — возвещала одна. «Если цена на хлеб не понизится, мы уничтожим короля и всю кровь Бурбонов», — предупреждала другая. Говорили, что к самим дверям королевского кабинета в Версале была прибита листовка: «Если цена на хлеб не понизится и министерство не будет сменено, мы подожжем дворец со всех четырех сторон»^{131}.