Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции

Приходили мысли уйти со службы и полностью посвятить себя научным трудам. Болела печень. Сорок семь лет еще далеко не старость, но каждому свой срок… Искал забвение от тяжелых дум, слушая музыку Глюка и сочиняя гекзаметры. Весть о назначении на пост государственного секретаря по морским делам не ошеломила Тюрго. Он принял ее как должное. «По крайней мере я расстанусь с Лиможем», — меланхолически отметил он^{119}. Тюрго был слишком умен, чтобы испытывать радость честолюбца, вдруг вознесенного на высокий пост. Такому посту надо сильно не соответствовать, чтобы ликовать по поводу его получения.

Предшественником Тюрго на посту морского министра был Буржуа де Буан, человек д’Эгийона. Инертный и малокомпетентный в делах своего ведомства, по приходу к власти Людовика XVI он быстро оказался в числе кандидатов на замещение. Первоначально Морепа рекомендовал на его место интенданта морского ведомства в портах и колониях де Клюпьи. Де Клюпьи обладал тем плюсом, что советовался с Морепа в период его длительного пребывания не у дел. Но против де Клюньи нашлись возражения у короля. Тогда и родилась идея привлечь Тюрго. За спиной Тюрго не было ни клики, пи влиятельных родственников. Его связь с энциклопедистами была, конечно, подозрительной, но энциклопедисты, с точки зрения Морепа, не представляли собой политической силы. Опасения короля, также не испытывавшего больших симпатий к философам, старику удалось преодолеть, а при встрече застенчивый и нескладный интендант из Лиможа понравился Людовику, столь же нескладному и застенчивому. Слухи о том, что Тюрго избегает женщин, еще более укрепили симпатию короля: он сам, находясь уже несколько лет в законном браке, еще не приступил к исполнению некоторых простых супружеских обязанностей.

Тюрго недолго руководил морским ведомством. Приблизительно через месяц после его назначения, 24 августа, в день Св. Варфоломея, канцлер Мопу и аббат Террэ получили отставку.

Весть была встречена в Париже с ликованием. Толпа носила по улицам два соломенных чучела: одно в канцлерском одеянии, другое в сутане. Люди веселились, зубоскалили над бывшими министрами, отпускали в их адрес крепкие ругательства. В конце концов чучело генерального контролера сожгли, а чучело канцлера повесили у позорного столба, который стоял в то время около церкви Св. Женевьевы. Подобные представления продолжались несколько дней. Отставку Мопу и Террэ люди восприняли не только как устранение ненавистных министров, но и как симптом грядущих перемен. И в среде простого народа и в «хорошем обществе» заговорили о возвращении старого парламента и отмене реформы Мопу.

Зимой 1770/71 г. Мопу при полной поддержке других членов «триумвирата» разработал проект ликвидации Парижского парламента. Согласно королевскому указу, члены парламента были изгнаны из столицы без суда и следствия, их должности конфискованы, просьбы об отставке удовлетворены.

Важнейшие судебные прерогативы парламента, а также право регистрации были переданы реорганизованному Большому совету, который стали называть новым парламентом. Его члены уже не являлись владельцами своих должностей, вступление в должность было возможно только по достижении 25 лет. Новый парламент имел гораздо более ограниченную юрисдикцию. Главное, он отличался полной покорностью монаршей воле^{120}.

Насколько пользовался уважением и популярностью среди парижан старый парламент, настолько же был непопулярен парламент Мопу. 27 августа, казнив очередное чучело смещенного канцлера, толпа направилась к Дворцу правосудия выразить свое отношение к членам нового парламента. Смехом и свистом приветствовали первого президента парламента г-на де Николаи, вышедшего из дворца; остальным магистратам пожелали поскорее освободить занимаемые ими места. Ночью у Дворца правосудия был устроен фейерверк, а беспорядки достигли уже такого накала, что нескольких человек ранили, а одного, бывшего полицейского чиновника, убили. Спокойствие не воцарилось и на следующий день. Первому президенту парламента пришлось выдержать осаду в собственном доме^{121}.

В такой обстановке Тюрго стал генеральным контролером финансов.

Прежде чем принять этот пост, он заручился торжественным обещанием короля поддерживать все его начинания. Мечта сбылась: Анн Робер Жак Тюрго достиг такого положения, что мог приступить к реализации своей экономической доктрины.

Один из самых проницательных государственных деятелей времен Людовика XV, маркиз д’Аржансон, рассматривая эволюцию французского государства в конце XVII — первой половине XVIII в., отмечал: «Бесспорно, более всего усилилось ведомство финансов. Оно совокупило под своим началом вопросы общего управления, торговли, денежного обращения и всего, что связано с банковскими делами и состоянием частных лиц. Таким образом, во Франции история развития монархии со времени Кольбера находится в прямой зависимости от истории министров финансов»^{122}.

Действительно, во всяком случае поминально, Тюрго обладал теперь значительной властью. Но ее надо было расширять и укреплять. Собственно говоря, высокий пост не дает автоматически человеку большой власти, скорее, он предоставляет законные основания для ее приобретения. Остальное уже зависит от личности. Можно сказать, что в случае с Тюрго обретение поста и законно причитавшейся генеральному контролеру власти почти совпало по времени. Но проблема в том, что совершенно различный объем власти требуется для осуществления реформ и для обычного рутинного управления делами.

Рутина — это первая опасность, с которой приходится столкнуться реформатору. Текучка дел затягивает, на мелочи уходят силы и время. Будней государственного управления не избежал и Тюрго. Некоторые текущие проблемы он решал легко и быстро. Достаточно безболезненно и оперативно он осуществил частичное обновление аппарата генерального контроля: привлек единомышленников из числа людей науки — Кондорсе, Дюпон де Немура, Морелли, а также опытных и честных администраторов, которых он знал по опыту службы интендантом.

Тюрго воспротивился вступлению в силу арендного договора о передаче домениальных земель откупщикам. Систему откупа королевского домена, приводившую к многочисленным злоупотреблениям, он заменил системой прямого обложения и сбора налогов, осуществляемого специальным государственным управлением. Тогда же, в первые месяцы своего пребывания в должности генерального контролера финансов, он ограничил произвол «королевских селитроваров», отменил круговую поруку при сборе налогов и провел еще некоторые либеральные нововведения. Главное же, чего добился Тюрго осенью 1774 г., — это принятие эдикта об отмене рыночных ограничений на торговлю зерном по всей территории страны, за исключением Парижа. Циркулярные письма с текстом эдикта были разосланы генеральным прокурорам и интендантам 19 сентября, 20 сентября эдикт был опубликован. Он открывался длинной преамбулой, напоминавшей ученый трактат, написанный простым, по очень скучным языком. Парижская газета «Журналь историк» откликнулась на эдикт суровым замечанием: «Целая куча ученых рассуждений, все эти писания просто предел педантизма… адепт, который из кожи лезет вон, чтобы навязать другим свою доктрину». Единомышленник Тюрго из числа экономистов, аббат Бодо саркастически отметил: «Два противоположных слоя народа ничего в этом не поняли: придворная знать и высший слой городского населения, а равно и чернь. Уже давно я заметил, что между этими двумя крайностями существует полное совпадение склонностей и мнений». Были, впрочем, и восторженные отзывы^{123}.

Тюрго решил пойти на резкое сокращение государственного вмешательства в хлебную торговлю в очень неблагоприятный для этого год. Со всех концов страны поступали сообщения о неурожае. Но страсть доктринера оказалась сильнее практического разума политика. Генеральный контролер финансов не стал откладывать проведение реформы. Предвидя возможность беспорядков, он лишь рекомендовал интендантам поощрять купцов пользоваться новыми условиями торговли и бдительно следить за теми, кто подстрекает народ и пытается его взбунтовать. Уже в самом начале своей деятельности Тюрго вынужден был заняться бедствием, наносившим ущерб и обществу и государству. Еще в 1771 г. на юго-западе Франции были вспышки эпизоотии. Три года спустя болезнь крупного рогатого скота вновь стала распространяться. Вакцинация в ту эпоху была неизвестна. Болезни можно было противопоставить только забой пораженных животных и жесткую изоляцию охваченных бедствием районов. Приходилось заставлять крестьян забивать быков и коров, выплачивая им за это лишь частичную компенсацию.

За нарушение предписанных администрацией мер приходилось карать самым безжалостным образом. Борьбу с эпизоотией Тюрго взвалил на свои плечи: быки, коровы, телята, карантин, использование войск, противодействие государственного секретаря по военным делам де Мюи… Все это продолжалось и в 1774 и 1775 гг. Отвлекало, вызывало раздражение, а тут еще приступ подагры… Не хватало времени на обдумывание больших политических вопросов.

Самым неотложным из них был вопрос о восстановлении старого парламента. «Без парламента нет монархии», — говорил Морепа^{124}, его старческий консерватизм подсказывал необходимость восстановления древнего института. Молодой, неопытный, подверженный чужим влияниям король мог отважиться на проведение рискованных реформ, не стал бы им препятствовать, а если и оказал бы сопротивление, то минимальное. Другое дело хранитель вековых традиций — старый парламент. К тому же его восстановление привело бы к увеличению популярности короля и самого Морепа. А к славе старик был очень чувствителен.