Гудвин
Шрифт:
– Мой друг, - объяснил Сергей и тут же дополнил.
– То есть, приятель. Бывший
одноклассник. Я ему дом сдаю.
По лицу учительницы стало заметно, что она ни единому нашему слову не поверила. Вновь наступила неловкая пауза, которую я сообразил прервать.
– У нас письмо для вас, Лизавета Михайловна.
– и я протянул ей конверт.
– Так а что же вы не заходите?
– сказала она вместо того, чтобы взять письмо.
–
Давайте скорее.
Отступив, она сделала жест внутрь. Мы нехотя повиновались. В отличие от остальных домов в нашей округе с их длинными мрачными коридорами,
Приятный запах выпечки и звенящая крышка кипящего чайника на печке напомнили мне, что кроме водки в магазине мы почему-то ничего купить не догадались.
– Вот пирожки, - доброжелательно сказала старая учительница, когда мы сели за стол. Перед нами выросла корзинка работы, несомненно, Арсентия, наполненная свежей выпечкой и накрытая клетчатым полотенцем.
– Сейчас я принесу чай.
Когда она вернулась с тремя фарфоровыми чашками, мы уже успели впихнуть в себя по два пирожка и пытались разговаривать с набитыми ртами. Крепкий чай из заварника оказался именно тем, в чём я нуждался, чтобы окончательно отойти от посещения Лизы.
– Так что у вас за письмо?
– посмотрела она на меня, сев за дальний конец стола.
– А, вот, - я судорожно вынул помятый конверт из кармана и хотел было протянуть ей.
– Откуда ты его взял?
– в её голосе послышалось удивление.
– Почты уже много лет не
приходило.
Я застыл с конвертом в руке. Пораскинув мозгами несколько секунд, я решил, что правда - лучшее оружие.
– В магазине за железной дверью отделение, - промямлил я, махнув в сторону магазина, который виднелся за тюлевыми занавесками.
– Старое. Мы там письма и нашли.
– Ага, - кивнул Сергей с дымящейся чашкой в руке.
– Большинство писем - начала девяностых. Их никто так и не передал.
– Понятно, - протянула Елизавета Михайловна без особого энтузиазма.
– Прочитай, пожалуйста. Я не хочу идти за вторыми очками.
Я покорно распечатал конверт и достал тёмно-жёлтый листок, в котором на просвет можно было разглядеть опилки. В левом верхнем углу чернел герб Советского Союза, сразу под ним - 'Следственная коллегия по Городецкому району Горьковской области'. Справа значился адресат - Е. М. Рукосуева. Я чуть не прыснул, когда узнал её фамилию, но сконцентрировался на тексте. По мере чтения лицо моё, судя по всему, вытянулось и Лизавета Михайловна решила, что письмо не такое уж и скучное.
– Что там написано?
– спросила она громче, чем я ожидал.
Я ещё раз перечитал текст и убедился, что мне не показалось.
– Двадцать седьмого декабря 1991 года вам было велено явиться в Городецкий суд, - сказал я, подняв брови. Сергей подавился чаем и нагнулся, чтобы посмотреть на листок.
– А ну дай сюда, - учительница протянула руку. Я передал бумажку.
Елизавета Михайловна прочитала текст, сузив глаза до двух тонких щёлочек. Мы с Сергеем вновь обменялись взглядами, а затем уставились на неё. Закончив, она сложила листок вчетверо и положила на стол. Морщины на её лбу приняли ещё более заметные очертания, в то время, как глаза нашли что-то очень интересное в
замысловатом рисунке скатерти.– О чём это они?
– я, наконец, собрался с силами спросить. Сергей так и не опустил чашку.
Елизавета Михайловна поначалу не отреагировала никак, но через несколько секунд будто бы вернулась в реальный мир. Её взгляд пробежался по нашим рукам, как если бы она ожидала увидеть их одну на другой сложенными на столе. Затем она осмотрела нас строгим и внимательным, но несколько отстранённым взглядом.
– Мне очень тяжело об этом говорить, - наконец, произнесла она так, будто сердясь на себя.
– Тогда сгорела школа и нас всех вызывали.
Я взглянул на Сергея. Он грустно кивнул и уставился в чашку. Старая учительница пожала плечами.
– Но это всё в прошлом. Так расскажи мне, что ещё вы нашли в этом старом почтовом отделении. Да бери ещё пирожков, пока тёплые.
Расслабленный тон Елизаветы Михайловны меня немного успокоил. Я взял пирожок и проглотил половину прежде, чем ответить.
– Там полно писем. Газеты всякие, журналы старые. Чьи-то следы.
– Ага, - кивнула учительница и поинтересовалась.
– Кому ещё почта не дошла?
– Да почти всем!
– я пнул сумку около стула.
– Серёгиной маме была, Лизе из первого
дома. Уже отнесли. Мне ничего не приходило, правда. Елизавета Михайловна кивнула и спросила.
– И Черненко тоже, Александру Семёновичу?
– Наверное, - я пожал плечами.
– А ещё кому?
Я поднял сумку с пола и открыл её.
– Черненко есть, Кирдыкиным есть, дяде Паше есть, Юльке Сербовой есть, - начал перечислять я.
– Я как раз к Черненко собиралась, - сказала Елизавета Михайловна.
– Могла бы передать.
– Так и мы тоже, - я кинул взгляд на Сергея. Тот вздрогнул.
– Собирались. Да?
– Ага, - кивнул Сергей и добавил уверенно.
– Всех обойдём.
Учительница заметно помрачнела. Я положил письма обратно в сумку.
– Ну мы это... пойдём мы. Да?
– Ага!
– согласился Сергей.- Мы пойдём.
Мне почему-то стало жутко. Я отодвинул стул задней частью коленей, для которой ни в одном языке мира нет отдельного названия, и встал.
– Так вы даже чаю не попили.
– возразила Елизавета Михайловна.
– У нас времени нету, - я издал неуверенный смешок и махнул рукой.
– Да?
– Да-да, - поддакнул Сергей и поднялся вслед за мной.
– Столько домов обойти.
– Ну, вы держите меня в курсе, - сказала Елизавета Михайловна, не вставая.
– Конечно, - сумка в моей руке задрожала.
Мы поблагодарили Елизавету Михайловну и вышли на улицу. Поднялся ветер, вокруг нас снег закружился вихрем. Следы редких автомобилей на дороге исчезли, как и тропинки к домам. Над крышами изб появился белесый дым - народ начал топить печи к вечеру.
– Чего это она?
– спросил я, когда мы отошли.
– В каком смысле?
– Сергей нахмурил брови.
– Спрашивает.
– я уточнил многозначительно.
– Откуда я знаю?
Я задумался на секунду о том, что делал Миша в тот момент. Мне подумалось, что он лежит дома и смотрит в потолок. Или бежит по лесной дороге в Аксентис, чтобы успеть на автобус до города. Там он пойдёт домой к родителям, вновь устроится помощником юриста и его снова выгонят.
– Интересно, а что Миша...
– начал было я, но Сергей перебил меня.