Хирург Коновалов

– Я сам дал ему разовый пропуск, – без приветствия отзывается Офицеров. Он предельно конкретный человек. – Буров сказал, что Кузнецов должен сегодня уладить последние формальности.

– Он уладил, – я не свожу взгляда с Вячеслава. – Вы не могли бы прислать кого-то, чтобы проводить Кузнецова до выхода?

Я не знаю, что слышит Офицеров в моем голосе. Но отвечает он быстро и коротко.

– Сейчас сам приду.

Ну да, все его ребята, скорее всего, на местах, на входах, я не знаю, где. А сам Офицеров здесь, через пару кабинетов от меня. А вот и он.

Мне доставляет удовольствие – наверное, не очень здоровое – то, как бледнеет Вячеслав. Офицеров не говорит ни слова, просто молча и многозначительно держит открытой дверь моего кабинета. А я вдруг решаю задать последний вопрос. Делаю пару шагов к Кузнецову, вижу, как он неожиданно дергается.

– Моего предшественника выжил тоже ты?

Кузнецов молчит. На его лице отчетливо читается смесь презрения, страха и ненависти – пожалуй, той, которая ослепляет и меня.

– Он, – неожиданно отвечает за Вячеслава Офицеров. – Если интересно, потом расскажу, как. – Кивает коротко Кузнецову. – На выход.

Они уходят, я остаюсь одна. И вдруг кончаются силы в ногах, я падаю в кресло. И начинает неконтролируемо дрожать подбородок. Именно сейчас, да. Когда все закончилось. Когда я одержала победу. А я оказалась не готова к тому негативу, к той грязи, которую вывалил на меня Кузнецов. Все совсем не так. Близко не так. Вообще не так. И мысль о том, что какой-то человек, пусть даже это Кузнецов, реально считает, что я на это вот все способна – она жжет, сильно жжет внутри. И подбородок дрожит все сильнее, и предательски набухают слезами глаза. Нет-нет, мне сейчас вот это вот все нельзя, я же на работе, надо завизировать заявление Кузнецова и отнести его в приемную, чтобы подписал Буров. И вообще, дел куча. Но во мне никак не утихает обиженная девочка.

Встаю, смотрю в окно. Моргаю, чтобы слезы вытекли сами, не повредив нюдовый макияж. За спиной открывается дверь. Кто это?! Офицеров пришел отчитаться о выдворении Кузнецова? Женька, может? О, хоть бы это была Женька!

За спиной раздается совсем не Женькин голос.

– Я про ресторан ответ так и не получил.

***

Мне все равно надо было зайти в отдел кадров, заодно и к Ласточке решил зайти, а то она что-то не торопится с ответом. А у нее в кабинете картина маслом. Ласточка стоит у окна спиной ко мне, плечи вздернуты, руки поджаты.

Она плачет, я это понимаю сразу. Я видел много женских слез. Работа такая. Я знаю, как по-разному плачут разные женщины. Ласточка плачет по-партизански, чтобы никто не увидел. А поздно, я уже здесь.

Она чуть поворачивает голову, чтобы видеть, кто зашел. И отворачивается снова. Мой приход ее, судя по реакции, не радует. И к этому я тоже привык.

Подхожу ближе. Вижу, как она опускает плечи, выпрямляет спину.

– Так. Что случилось?

– Ничего.

Терпеть не могу пустые, ни о чем разговоры. Что-то случилось. Зачем врать и говорить, что нет? Кладу ладони ей на плечи.

– Врачу врать нельзя. Еще раз спрашиваю – что случилось?

Молчит. Молчит долго. На мой взгляд – непозволительно долго. Я тяну ее за плечо, разворачивая к себе. Чтобы посмотреть в лицо. Но у меня это не получается.

Ласточка утыкается лицом мне в грудь. И все ее партизанство заканчивается, и она начинает рыдать, как положено.

Давай, проревись. Тебе, судя по всему, надо. Чем громче, тем лучше. Тем быстрее это все закончится. Жаль, дверь я только захлопнул, но не закрыл. Будет некстати, если кто-то зайдет. Но я решаю побыть оптимистом. Моя ладонь аккуратно гладит Ласточку по спине. Так, давай только не очень долго, ладно? У меня там в отделении дел куча, а ты от слез наверняка опухнешь.

***

Я умудряюсь плакать и удивляться. Удивляться тому, как мне удобно и хорошо плакать в объятьях Вадима Коновалова. Словно он для этой роли и был создан. Я вообще не помню, когда вот так плакала в мужских руках. Я и плачу-то редко, а сама себя считаю человеком выдержанным. Ну вот. Сегодня случился тот самый канонический «и на старуху бывает проруха». И рядом со старухой оказался самый нужный ей в этот момент человек.

Слезы кончаются быстро, и успокаиваюсь я тоже быстро. И как-то сразу становится неловко, что Вадим меня обнимает. Я шевелюсь, он тут же разжимает руки. Я делаю шаг назад. Не глядя на него, разворачиваюсь к своему столу, достаю из рюкзака упаковку салфеток. Я сейчас похожа… Лучше не думать, на кого именно. Тушь точно потекла. Какой там флаг красно-бело-черный?

Вадим молчит, давая мне время. Но не очень много. Вопрос следует, как только я со вздохом снова поворачиваюсь к нему.

– Ты скажешь мне, что случилось?

Я делаю усилие и поднимаю на него взгляд. Вадим такой, как обычно. Невозмутимый. Даже не верится, что я только что рыдала в его объятьях. Я медленно качаю головой. Я на самом деле не хочу об этой истории с Кузнецовым рассказывать. Никому. Может быть, подругам, да и то не факт. Вадиму – точно нет.

– Я… справляюсь. Все в порядке. Спасибо, что…

Спасибо, что?.. Я смотрю на темно-зеленую рубашку Вадима, всю в темных пятнах. Может, не только от слез, там и тушь, наверное.

– Извини, что испортила твою рубашку.

– С нее еще и не то отстирывали.

Я цепляюсь за его слова, чтобы побороть неловкость. Что? Кровь? Наверное. Еще что-то… Вадим прерывает мои гадания

– Знаешь, мне кажется, что грузинская кухня будет оптимальна. Ты как относишься к красному вину и шашлыку?

Я отрицательно качаю головой.

– Боюсь, после шашлыка в твоем исполнении я не смогу есть никакой другой.

Он улыбается, и я вдруг зависаю, какая у него красивая улыбка. И как она меняет его лицо.

– Ну, тогда закажем что-нибудь другое, ладно?

И я, как завороженная, киваю.

– Я тогда скину тебе адрес ресторана. Может быть, тебя из дома забрать?

Я отрицательно мотаю головой.

– Я сама.

Вадим тыкает пальцем в свое плечо, все в пятнах от моих слез.

– Точно больше не хочешь?

С удивлением понимаю, что улыбаюсь.

– Думаю, достаточно, – вздыхаю. – Спасибо, Вадим. Правда, спасибо.

Он лишь слегка двигает плечом. Звонит его телефон. Он принимает звонок, отвечает коротким: «Иду». Кивает мне.

– Тогда до субботы, Инна.

Он уходит. А до меня с запозданием доходит, что только что Вадим, кажется, впервые назвал меня по имени.

Я потом долго сижу в кресле, запрокинув голову назад. Мне надо привести в порядок лицо. Слава богу, никто не приходит и даже не звонит. Когда совсем затекает шея, я встаю, подхожу к зеркалу. Вид почти приличный, пятна едва заметны. Пудреница и тушь окончательно исправляют ситуацию.