Холодная война – глубины океана…

* * *

И мороз, и ветерок тщедушный. Снежной птицей – на земле зима. Солнце в небо, словно шар воздушный, Подымает на дымах дома. А в домах – веселый свет улыбок. Здесь привыкли ближнего любить. Как огромен мир! Но как он зыбок! Не забудь его благословить.

* * *

Прогнулась крыша. Моль побила шторы. Крыльцо осело, а штакетник дряхл. Здесь все хромает… Даже помидоры Бредут в июль на длинных костылях. Округа жизнь смиренно принимает. Безлюдье. Нищета. Печальный вид. Прихрамывает бабка. Дед хромает. А совесть крепко на ногах стоит.

* * *

Холодно и сыро. Солнце тускло Светит. Имярек – безродный век. Я родился русским, жил по-русски И умру как русский человек. Отпоют священники и ветры Прах. И ляжет крест на аналой. Я хочу, чтоб два квадратных метра Оставались русскою землей.

* * *

Как статуи, пугал фигуры Встречаю на сельском пути. И, словно веселые куры, Стучат по калиткам дожди. Целует реку у часовни На цыпочки вставший родник. А рядом – к избушке крыжовник Колючей щекою приник. Герань отражается в раме. Придвинуты стулья к столу. Гроб с музыкой – черный динамик Затих под иконой в углу. И прожито много, и много Утрачено веры и сил. Но, видно, недаром у Бога Я тихую пристань просил.

* * *

Скорбит у крыльца осина. Над крышей умолк скворец. «Во имя Отца и Сына…» В могильной земле отец. Цветут лопухи у тына. В бурьяне увяз овин. Во имя отца и сына Ушел на чужбину сын. В отцовской избе пустынно. В углах полумрак и стынь. «Во имя Отца и Сына… Аминь!»

* * *

Б. Подопригоре

«Седина и морщины, Шрамы, пристальный взгляд — Украшенье мужчины», — Вслед старушки острят. Проще будь и добрее. Помни: сердце – не лед. Тот красиво стареет, Кто красиво живет.

* * *

Свечка. Зеркало. Слеза. Ночь. Часы стоят. Сам себе смотрю в глаза, Холодеет взгляд. Закричу, судьбу кляня, — Оборвется крик. Безразлично на меня Смотрит мой двойник. Мрак. Бессмысленный турнир. Воткнут взгляд во взгляд. Слеп потусторонний мир. И часы стоят.

* * *

Низкой тучи полет. Шум воды, как в морях. Дождь идет и идет. Время стало в дверях. Ни блескучей грозы, Ни чужих голосов. Дождь идет, как часы, Только вместо часов. В небесах журавли. Отодвину засов. Дождь дошел до земли, Словно гиря часов. То в киоте Спаситель. То в рамочке вождь. Время – это медлительный Длительный дождь.

* * *

Закричу – не к добру, замолчу – не к добру. Я бутылку, как девку, за бедра беру. Отвечаю вопросом на скользкий вопрос. И бутылку, как девку, целую взасос. Отпылала любовь – не смотрю на золу. Я бутылку, как девку, бросаю в углу. Не стыдите меня – знаю все наперед. А бутылку, как девку, старик подберет.

* * *

Ветрено и сыро. Под калоши Дождь течет. Сквозняк струится в двери. Полдень. Ветви хлопают в ладоши Листьев, как в театре на премьере. Что за век? Какое время года? — Не понять. Все чувствую впервые. Те, кого люблю, всегда живые. Лучшая погода – непогода.

* * *

Дул в залив, как в распахнутый ворот, Ветер, вытеснив дождик и снег. Думал каменным черепом город, Напрягая извилины рек. Люди шли по мостам, словно мысли, Одиноко. Шуршали плащи. Улетал полдень – лопнувший выстрел С Петропавловки, как из пращи. Я вникал в переулках тенистых В шепот стен, как в шуршанье страниц. И открылась мне истина истин: Жизни нет вне предметов и лиц.

* * *

Моя поэзия здесь больше не нужна… С. Есенин

Между черным и белым – контраст Над Невою в гранитной оправе. Этот город меня не предаст, Но и памятник мне не поставит. Сплетни кружатся, как воронье, И парят, словно чайки, легенды… Настоящее имя мое Под запретом до траурной ленты. То ли свет, то ли снег с облаков На ладонях у кариатиды. Возвращаю долги… И врагов Начинаю прощать за обиды.

* * *

Мрачно по хлевам жуют стада Сено – эхо солнечного света. Осень. Постаревшая вода Сморщилась от холода и ветра. Облака юны, а ветер дряхл. Листопад застыл потоком лавы. Дремлют на поветях и в яслях Солнцем одурманенные травы. Льдинки, как бубенчики, звенят, В сточных желобах на огороде. Ничего не следует менять — Все без нас меняется в природе.

* * *

Листва дурманит запахом земли, Лишайник растекается на стенах. Архангелами в небе журавли Трубят о предстоящих переменах. Тревожит сердце облачная рябь — Печаль о невозвратном и любимом. Как сигареты, раскурил сентябрь Березы, наслаждаясь желтым дымом. Слепым дождем прибило в парке пыль, Колышутся аллеи в дымке зыбкой. Парит над Петропавловкою шпиль — Божественный смычок над красной скрипкой. И отраженья кораблей царя Хранит Нева, прижавшись к парапетам. Намыло листьев, словно янтаря, На влажных берегах балтийским ветром. Перемешалось все: и цвет, и звук, И бесконечной кажется прогулка. Осенне-золотистый Петербург Поет, как музыкальная шкатулка.

* * *

Не видно ни синиц, ни красных снегирей — в спокойные леса за город улетели. Февральский листопад вечерних фонарей — Кружится желтый свет в разбуженной метели. Бежит, как самолет по взлетной полосе, по крышам снег, спустив с небес на землю холод. И шинами машин в снегу шипит шоссе — бетонная змея, вползающая в город. И ветром каждый клен натянут, словно лук: не парк, а легион… Где римляне и греки? Гранитный Лаокоон – февральский Петербург укутался в шоссе и выстывшие реки.