Хорунжий

Оглядел строй, стараясь запомнить каждое лицо. Вот урядник Козин, седой, надежный, с Измаильской медалью. Вот Муса Тахтаров, хитрый, с раскосыми глазами, теперь мой денщик. Рядом, у отрядной повозки с припасами и котлами, стоит задумчивый гигант Кузьма Назаров, которого я выпросил в качестве фурлейта. Сверлит меня признательным взглядом. На правом фланге подхорунжий Богатыршин, пока темная лошадка для меня (о нем мне Муса шепнул, что видел унтера у платовского шатра — не иначе как засланный казачок?). На левом — молодцеватый и строгий Зачетов, ходивший в персидский поход. Все они — настоящие. Часть этой земли, часть этого времени. И они ждали моих слов.

— Братья! Господа станичники! — начал я, и мое горло, словно вспомнившее команды из прошлой жизни, выдало нужную интонацию — ту, что заставляет слушать. — Донское Войско поднялось в поход не ради забавы и не по прихоти государевой, как может показаться тем, кто не смыслит в большой политике и делах нашего Отечества. Нет! Мы здесь не просто так оказались, в этой суровой, ветрами продутой степи. Наш приход сюда — это исполнение Долга. Долга, что лежит на плечах каждого из нас, долга перед Богом, перед Царем и перед Войском нашим!

Я сделал паузу, позволяя словам осесть. Увидел, как многие кивнули. К нам начали съезжаться другие казаки.

— Долг наш священен, братцы, и он двойной! Во-первых, это освобождение наших православных братьев, русских людей, что томятся в безбожном рабстве в зинданах Хивы да Бухары! Из поколения в поколение купцы наши, паломники, просто несчастные, заблудившиеся в степи, попадали в руки этих азиатских хищников! И что с ними ставалось? Продавались, как скот! Работали под плетьми до седьмого пота! Умирали в темницах, забытые Богом и людьми! А сколько женщин и детей попало в их поганые руки?! Это позор для всей России! Это рана на сердце каждого, у кого есть душа!.

Я повысил голос, и эхо разнесло мои слова над остывающей к вечеру степью. Увидел, как лица казаков стали жестче. Кто-то сжал кулак, кто-то погладил рукоять шашки. Рабство русских в Средней Азии — это была не отвлеченная угроза, а живая боль, история, которую многие слышали от тех, кому чудом удалось вырваться или кого выкупили из плена.

— И наш Царь-батюшка Павел Петрович, да хранит его Господь, не мог больше терпеть! Он поднял нас, Донское Войско, чтобы покончить с этой мерзостью! Чтобы вырвать наших братьев и сестер из лап неверных! Чтобы показать всему миру — русский человек не раб! И за каждого проданного, за каждого загубленного мы спросим по всей строгости!

Это звучало убедительно. Наверное, именно так им и говорили на сборах. Я видел, что эти слова находили отклик. Платов смотрел на меня с удивлением и явным одобрением. Не часто хорунжии выдают такие речи.

— Но есть и второй долг! — продолжил я, переходя к самой, пожалуй, болезненной для казаков теме. — Долг, что требует от нас не только милосердия, но и справедливого возмездия! Помните поход князя Бековича-Черкасского?.

Я видел, как темнели лица казаков при упоминании этой фамилии. Поход 1717 года, закончившийся страшной трагедией, был частью их коллективной памяти, их исторической обидой. У тех же гребенцов сгинуло 500 человек — и это при том, что в то время они с трудом полк могли собственный собрать.

— Как приняли его хивинцы с притворным радушием! Как клялись в дружбе и верности! А потом… потом погубили вероломно, не оставив в живых никого! Перебили почти весь отряд! С князя кожу живьем содрали, потом расчленили, а голову его отослали бухарскому хану! Это не просто война, братья! Это подлое предательство! Это позор, что лег на наше оружие! И за этот позор, за кровь наших предков, что осталась лежать в песках Средней Азии, мы не можем не отомстить!

Я видел, как многие казаки стиснули зубы. Урядник Козин, сжав кулак, кивнул. Муса Тахтаров, хоть и не нашей веры, тоже кивнул — он служил Войску, и обида Войска была и его обидой. Я почувствовал, как слова, которые я произносил, обретали собственную силу, подпитываемые их верой, их историей, их готовностью идти вперед.

— Недавние степняки, что напали на драгун… это такие же потомки тех, кто поднял руку на наших! Они считают, что мы не сможем дойти до их гнезд! Что степь остановит нас, как предала когда-то Бековича! Но они ошибаются!

Я обвел взглядом строй.

— Они не знают, кто такие Донцы! Они не знают, что казак не дрогнет перед трудностями! Что для нас нет непреодолимых препятствий, когда на то есть Божья воля и Царев приказ!

Это было странное ощущение — быть одновременно актером на сцене истории и режиссером, который эту пьесу ставит.

— Наш отряд… идет сейчас авангардом. Нас посылают вперед чтобы проложить путь! Разведать дорогу! Найти воду! Понять, что ждет главные силы Войска!

Я скосил глаза на Платова. Он все так же смотрел на меня в сильном удивлении. Бекович его впечатлил.

— Это дело не меньшей важности, чем сам штурм Хивы или Бухары! От того, насколько справно мы выполним свое задание, зависит судьба всего похода! Судьба тех тысяч русских людей, что ждут освобождения! Судьба славы Войска Донского!

Я чувствовал, как энергия перетекает от меня к ним и обратно. Холод отступил. В глазах казаков горел огонь. Они больше не выглядели просто ждущими приказов. Они выглядели готовыми.

— Степь примет нас жестко. Будет жажда, будет зной. Будут болезни, будут враги. Но казак не дрогнет перед трудностями! Клятва перед Богом и Царем сильнее любой усталости, любой раны! Мы — Донцы! Один кулак! Плечо брата — наша опора!

Я сделал глубокий вдох, обводя их всех взглядом.

— Так пойдем же, братья! С верой в сердце, с шашкой наголо, исполним наш священный долг! Освободим пленных! Отомстим за павших! Прославим Войско Донское!

Я закончил. Наступила короткая, звенящая тишина. Я видел, как Платов едва заметно кивнул мне. А потом, по строю прокатился глухой гул и тут же раздались крики: «Любо!»

Понравилась глава? А начало книги в целом? Почему бы не поставить лайк и не забыть добавить в библиотеку?

(1) Паланки и ретраншемент — временные земляные укрепления.

(2) Выросток — молодой казак 17–19 лет, еще не принявший присягу. На рубеже XVIII-XIX вв. выражение употреблялось, вероятно, для обозначения юноши, поскольку молодняк участвовал даже в войнах.

Глава 6

Пределы Отечества мой деташемент покинул 29 марта одна тысяча восемьсот первого года, переправившись через реку Урал между Калмыковской крепостью и Котельниковым форпостом. Зимой тут был разрешен переход по льду на нашу сторону казахам, которых все называли киргизами, а сейчас, по полной воде, нам пришлось воспользоваться помощью казаков-рыбаков. После того как я скупил у них всю оставшуюся с прошлого года сушеную рыбу, они стали нашими лучшими друзьями и речной переход организовали такой, что мы и ног не замочили (1).

— Далеко отсель до Ембы? — спросил я старшего артельщика, передавая тяжелый мешок с оставшимися шестьюстами двадцатью рублями Назарову.

Поручил ему следить за деньгами в оба, как только заметил пристальное внимание к мешку Мусы. Кису себе что ль завести с небольшой суммой? Пуд серебра за собой не потаскаешь, тяжеловат выйдет кошель — такой даже Кузьме великоват. С ассигнациями вышло бы толковее, да только вся Азия плевать хотела на бумажные деньги, ей одно серебро подавай.

— С верблюдями? — уточнил старый рыбак. На мой кивок пояснил. — В седьмицу уложитесь. Одвуконь могли бы и в трое суток добраться. Чего там позабыли? К Букею в гости? Аль вышел рескрипт о переселении?