Хорунжий

— Что случилось? Где Волков? Почему стоим? — прямо с седла обрушил я град вопросов на совершенно растерянного, непохожего на себя Зачетова, когда ворвался в лагерь.

Бледный урядник схватил мое стремя и уткнулся в потник непокрытой головой.

— Моя вина, Петр Василич! — глухо пробормотал он.

— Говори ж ты толком, Гавриил!

— Обманули!

— Да кто вас обманул, где ученый?!

— С Федором Исидоровичем все в порядке, — вскинул голову урядник и, запрокинув затылок, взглянул мне в глаза.

Я почувствовал, как от бешено стучащего сердца немного отлегло.

— Кто? — спросил уже тише.

— Кузьма и серебро, — шепотом ответил мне Зачетов.

— Назаров?! — мои брови взметнулись выше не бывает.

Из путанного рассказа Гавриила выяснилось следующее.

К каравану на второй день пути прицепился большой отряд степняков. Они кружили вокруг, требовали бакшиш за право проезда. Гребенцы выехали им навстречу, дали несколько залпов, остудив пыл и отогнав. Джумальгедин назвал их джеменеевцами, известными разбойниками из рода адаевцев, промышлявшими как на караванных тропах, так и морским разбоем на Каспии, где они нападали на рыбацкие лодки, захватывая русских в полон.

— Лучше с ними договориться, — посоветовал предводитель киргизов. — Иначе покоя от них не будет.

— Разбойники вихрем кружил вокруг нас, но видя нашу решительность, рассыпались как брызги от камня воды, стоило моим казакам показаться из-за киргизов, но все равно мешали нам продолжать движение, — продолжал рассказывать Зачетов. — Я сказал этому гаду, Джумальгедину, чтобы их предводители приехали к нам на переговоры. Они согласились. Прибыли какие-то замухрышки, испуганные, все время оглядывающиеся на основной отряд. Мне бы, дураку, сообразить, что дело нечисто, а я поехал с ними переговорить. Думал, заложники у нас в руках, не посмеют напасть, а они возьми, да как бросятся на повозку Назарова. Спеленали его сетями и утащили по траве. И похватали мешки из арбы — рыбу и, как назло, серебро. Под руку подвернулось.

Гавриил судорожно всхлипнул.

— Почему Джумальгедина гадом назвал?

— Так он сразу скрылся на своем аргамаке, как только нападение случилось.

— Думаешь, он с ними заодно?

— К бабке не ходи!

— А заложники?

— Да валяются под арбой связанные.

Я слез с коня, подошел к осиротевшей повозке, внимательно изучил пленников. Хищно ощерился, вынимая из ножен кинжал, присел перед ними на корточки и тихо зашептал:

— Не слыхали про полевой допрос? Сейчас познакомлю. Мне атаман за серебро голову снимет, а ученика своего в обиду не дам. Вы мне, басурмане, все-все расскажите: и где ваш вонючий аул, и сколько там бойцов, и с чего это вдруг мынбасы лыжи из каравана смазал.

Подставные «вожди» — видимо, разбойники выбрали как наживку самых ненужных — таращились на меня, пучили глаза, не понимая ни слова. Я бы мог им и про Байканур сейчас рассказать с равным успехом. Главное другое: от моего шепотка у них натурально кровь стыла в жилах.

— Гавриил, — повысил я голос, — зови сюдой Мамаша. Пусть переведет. Не стоит лишнего пугать Есентимира, у меня на него кое-какие планы. Да загороди все вокруг лошадьми, а лучше верблюдов кругом расставь и положи. И Волкова с Рербергом в сторонку отведи — ни к чему господам смотреть на непотребство.

— Все мигом исполню, Петр Василич! — куда бодрее откликнулся возвращающийся к жизни урядник.

* * *

Через час, когда солнце уже почти село, после бешеной скачки с заводными лошадьми мы вышли на гребень невысокой, почти незаметной гряды в часе быстрой езды от аула коварных джеменеевцев. Сюда нас привел самый сообразительных из трех захваченных заложников. Самопроизвольно обгадившись, после того как увидел, что я вытворял с первым пленным, запел как канарейка. Его желание сотрудничать меня порадовало, его рассказы привели в замешательство. Было чему удивляться.

И непроходимой тупости кочевников, возомнивших себя корсарами степей и считавших себя в полной безопасности, ибо все киргизы их боялись. Причем настолько, что люди сбежавшего Джумальгедина наотрез отказались присоединиться к карательному рейду. Если честно, то не больно и хотелось.

И сверхнаглости джеменеевцев, исполнивших нападение как по нотам, и их наплевательскому отношению к своим соплеменникам, которых они, по сути, разменяли на Кузьму, получив неожиданный и приятный бонус в виде тяжелого мешка серебра.

И неожиданной новости, что они выполняли приказ из Хивы активно противодействовать приближающимся урусам. Правда, выполнили они его весьма своеобразно. Понять их логику я не брался. Видите ли, приглянулся им Назаров своими статями силача и борца, они рассчитывали получить за него большие деньги в Кунграде. Чем лишение отряда такого силача помешает походу на Хиву? Дети степей, одним словом.

Решение ко мне пришло внезапно, жестко и окончательно. Так, как приходили решения в мою бытность полковником, когда времени на долгие раздумья не было. Нельзя оставлять их здесь. Они — глаза и уши Хивы. Они могут донести о нашем появлении, о корпусе Платова, о всем войске, о его численности, о направлении движения. Они могут и будут нападать на наши обозы. Они — прямая угроза. И упустить возможность нейтрализовать их сейчас, когда они уязвимы, даже в мыслях не допуская нашу ответку, было бы непростительной глупостью.

— Они не ждут нападения, потому что их намного больше, — рубил я словом, как шашкой, на совещании из унтер-офицеров, на которое позвал и Рерберга. — Пять сотен бойцов, но вся их сила не в обороне, а в быстром нападении. У нас сотня. Мы хорошо вооружены. И мы знаем, где они.

— Атаковать? — спросил Богатыршин, и в его глазах загорелся огонек несогласия. — Но… господин хорунжий… Мы же разведка. Нам приказано путь трассировать, а не…

— А я считаю, что это и есть часть трассировки! — отрезал я. — Мы устраняем потенциальную угрозу на пути следования основных сил. Мы добываем ресурсы — у них есть лошади, овцы, верблюды. Возможно, что-то еще. И главное — мы показываем им, что русские казаки могут появиться там, где их не ждут! Что Хива не может использовать степь как свой задний двор!

— Но… приказ… Волков… — начал было Рерберг, все еще растерянный от внезапной смены планов.

— Мой приказ! — жестко сказал я. — Я здесь квартирмистер! Немедленно выступаем. Атакуем на рассвете. Полной сотней. Быстро. Жестко. Не оставлять живых, кроме тех, кто не взялся за оружие. Особое внимание на стадо. Захватить по максимуму. Богатыршин будет с коневодами, коих с заводных оставим, охранять Волкова и Есентимира. Повозку и верблюдов оставим под присмотром киргизов. Украдут, разбегутся — плевать. В ауле добра хватит. Да и Мамаш мне пообещал, что никто с места не тронется. Он среди киргизов в авторитете. Очень он проникся, пока помогал мне с допросом.

«Джумальгедин — не чингизид, а босяк с черной душой. Обещания его — пыль, а я потомок ханов и султанов, слово свое держу крепко», — так сказал мне Мамаш, и я не то чтобы ему поверил, но понадеялся.

Урядники переглянулись — дикие крики из-под повозки им о многом сказали. Прапорщик Рерберг, кажется, возбудился и рвался поучаствовать в первом своем боевом деле, хотя и остался ошарашенным. Это было не по уставу. Не по правилам. Разведка «докладывает», а не «атакует». Но все они видели мою решимость. Видели, что я не колеблюсь. И знали, что за мной Платов. А Платов, как известно, ценил инициативу и результат.