Хорунжий
Шрифт:
— Стоять! — рявкнул я, перебивая его. — Не смей! Не отсасывать! И не резать!
Все удивленно уставились на меня. Не отсасывать? Это же первое дело! Даже в их, казалось бы, простых медицинских представлениях, это было нормой.
Я присел рядом со Степаном, стараясь говорить спокойно, чтобы не усилить его панику, но и чтобы меня услышали.
— Весенняя гадюка, — повторил я слова Мусы, подтверждая их своим, чужим для них знанием, — яда набрала немного. Смертельного укуса не будет. Будет больно, очень больно. Нога распухнет. Но отсасывать — только хуже сделаешь. Яд попадет в кровь через слизистую рта, если там есть хоть малейшая царапина.
Я окинул взглядом собравшихся. Лица удивленные, сомневающиеся. Мои слова шли вразрез с их представлениями.
— Нужно обработать рану. Чистой водой или, если есть, спиртом. Туго перевязать выше укуса, но не жгут, а так, чтобы ток крови совсем не перекрывать, только замедлить. Главное — полный покой. Движение ускоряет распространение яда.
Найти в походных условиях чистую воду или спирт было задачей. Но у меня, как у офицера, был некоторый запас. Муса тут же бросился к моей поклаже. Нашли штоф с водкой, я отмерил немного в ладонь и аккуратно промыл ранки. Степан взвыл от боли, но терпел. Наложили не слишком тугую повязку.
— Лежать тебе, Степан, пока опухоль не спадет. Ехать на лошади нельзя категорически, — сказал я, глядя на его синеющую голень.
Это была проблема. У нас разведывательный рейд. Скорость — наше все. А теперь один человек выбыл. Тащить его с собой на телеге? У нас всего одна повозка, нагруженная самым необходимым, но по максимуму. Посади в нее человека, и она сбавит темп, начнет отставать. Выбросить купленную вчера рыбу и лишить отряд важного подспорья в знойной полупустыне?
— Вашбродь, он… он не может ехать, — нерешительно начал урядник Козин, подойдя поближе.
Я знал это. И решение пришло само собой, единственно возможное в этой ситуации.
— Степан, — обратился я к казаку, который лежал, привалившись к скатке, тяжело дыша. — Слушай меня внимательно. Ты не сможешь идти с нами дальше в таком состоянии. Твоя нога… она потребует времени, чтобы восстановиться. Долгий переход по степи, тряска на лошади, только усугубят. Мы не можем тебя бросить, а сам ты до Урала не добредешь те сорок верст, что мы вчера отмахали…
Я посмотрел на урядников, на казаков, на Степана. Он выглядел несчастным. Перспектива остаться одному пугала, задержать отряд — позор.
— Не волнуйся, Степан, — сказал я, пытаясь придать голосу уверенность. — Это не дезертирство. Это вынужденная мера. Твоя служба еще впереди. Когда вернешься на Дон, расскажешь, как гадюку по весне в сапоге возил. А мы… мы должны идти дальше. Задача важнее. Оставлю с тобой пару человек.
Принятое решение было жестким, но прагматичным. Смерть от змеиного укуса в степи — это реальность. Но еще большая реальность — провал разведывательной миссии, если мы застрянем из-за одного человека. Его боль была видна, его разочарование — тоже. Но на войне, а мы уже были на войне с этой степью, приходится принимать такие решения.
— Вашбродь, господин квартирмист! Коней моих забирайте, мне они без надобности, да и поить их скоро будет нечем. И не нужно со мной никого оставлять, — Степан говорил, с трудом выталкивая из себя слова, но с его лица с каждой секундой уходила растерянность и появлялась решимость. — Сам справлюсь, дождусь наших.
— Мы оставим тебе еды и воду, — я принял его решение без колебаний — оно было правильным.
Я встал. Рассвет уже заливал небо перламутровым светом. В
воздухе витал запах дыма и нагревающейся земли. Змеиное тело без головы все еще лежало у сапога. Неожиданное, болезненное напоминание о том, что опасности здесь подстерегают везде, даже в самых привычных вещах. И что мне, командиру, придется сталкиваться не только с врагами, но и с будничными трагедиями, принимая решения, от которых зависит не только жизнь одного казака, но, возможно, и судьба всего похода.— За дело, братцы! — громко скомандовал я, стараясь перекрыть боль Степана и шепотки казаков. — Время не ждет! Степь нас уже испытала, но мы — Донцы, идем вперед не оглядываясь! Приступить к огневой экзерциции! Потом завтрак и в поход.
Муса, не дожидаясь моего приказа, отправился собирать поклажу для Степана, свободные от нарядов казаки вынимали из чехлов свои карабины, прилаживали к ним сошки, проверяли патронташи. У каждого был двойной комплект боевых патронов (по 30 штук), по 60 золотников пороха и по 2 с половиной фунта свинца. На поясах кожаные пороховницы с пулечницей, пороховая натрубка и медная смазница (2). Это неприкосновенный запас. Для тренировки они получат у Кузьмы боеприпас из нашего походного арсенала.
— На позицию! — громко выкрикнул хмурый подхорунжий Богатыршин, отойдя на 250 шагов от квадратного земляного вала, который мы накопали накануне, от его северной стороны.
Хмурый, потому что у меня с ним вышел спор — не из-за стрельб, а по поводу разделения отряда. Подхорунжий впервые показал зубки: мол, не дело ослаблять деташемент. Пришлось надавить авторитетом, и Богатыршин неохотно уступил. Полагаю, впоследствии Платов получит отчет, и этот момент будет особо отмечен. У меня не вызывало сомнений, что все так и будет — сам бы поставил доверенного человека наблюдать за действиями молодого командира и, если что не так, вмешаться, подсказать, поправить.
Да только откуда и атаману, и подхорунжему знать, что я далеко не мальчик и хорошо соображаю. что делаю! Включая ту же огневую подготовку, уже превращенную в традицию. И что у меня все продумано, даже организация стрельб. В лагере для безопасности никого не осталось: верблюжий караван, повозка Назарова, костры кашеваров — все было вынесено за его пределы. Степана устроили в безопасном углу, Волков с Рербергом отошли на двадцать шагов к востоку от вала и занялись вычислениями, установив менузлу.
Казаки трусцой побежали к унтер-офицеру, принялись устраиваться на земле. По команде подхорунжего произвели залп. Начали перезаряжать, поджидая, пока развеется белый пороховой дым. Я стоял в стороне, внимательно наблюдая. Результаты стрельбы меня не удовлетворили, особенно ее точность. Подошел поближе и принялся за наставления. Донцы слушали внимательно, мотали себе на ус. Второй залп вышел намного лучше. Третий, четвертый…
— Подъем! К повозке! Накрутить патронов в запас! — последовали указания от Богатыршина.
Опять же мое нововведение, наряду со стрелковыми тренировками. Несмотря на то, что в пехоте уже давно применялись бумажные патроны, казаки до моего назначения командиром заряжали по старинке: пороховой заряд, свинцовая пуля, бумажный или тряпичный пыж. Я упорно ломал стереотип, что наше главное оружие — это пика. С легкими на маневр хивинцами только грамотным огневым боем добьемся победы. И кажется, казаки прониклись моей идеей и экзерцировали с энтузиазмом.
Выдав последнее цэу, отправился переговорить с Волковым и Рербергом.