Хорунжий

Ее слова резанули по нервам. Я вспомнил, что творилось в кишлаках, как вели себя казаки. Не все, конечно, но многие. Приказ полковников не трогать мирное население, тем более женщин, мало кого останавливал в пылу грабежа. А уж если женщина считалась «добычей»…

— Лучше мы будем принадлежать тебе, чем каким-то старикам или тем, кто видит в женщине красивое животное, — продолжает Марьяна, глядя мне прямо в глаза. — Ты не думай, мы хоть и девушки, но всю любовную науку нам объяснили, показали на картинках. Мы знаем все, что нужно делать с мужчиной.

Рисинки встают у меня поперек горла, я начинаю кашлять. Они не хотят стариков… Но я и есть старик, хоть и в молодом теле. А она говорит о сексе так же просто и деловито, как о том, как заваривать чай или чистить оружие. Никакого притворства!

— И мы про тебя узнали у твоих людей, — добавляет Марьяна, нежно хлопая меня по спине. — Ты герой, взявший этот мерзкий город. Вот-вот сотник. Тебя все уважают. Ты сильный. Ты крепость.

Я чувствую, как краснеют мои щеки. Герой? Почти сотник? Глупости. Просто делал то, что должен. Но их слова… в их глазах я вижу не просто страха или расчета. В них есть какое-то доверие. Они выбрали меня. Добровольно. Как бы странно это ни звучало в данной ситуации.

У меня нет сил возражать. Нет сил даже думать обо всем этом. Мозг отказывается обрабатывать информацию. Только тело, кажется, подает какие-то сигналы, гормоны Петра Черехова способны победить любые доводы рассудка.

Я доедаю плов, пью зеленый чай. Зара подает влажное полотенце, чтобы я вытер руки. Марьяна быстро убирает тарелки. Встает, не говоря ни слова, и уходит из комнаты. Ее силуэт исчезает за занавешенной дверью, а в моих висках бьются секунды.

В комнате остаются только я и Зара. Свет ламп мягко падает на ее лицо, на ее темные глаза. Она сидит на подушках напротив меня, скрестив ноги, немного потупив взгляд. Кажется смущенной. Уже нет той раскованности, что была несколько минут назад.

Я откидываюсь на подушки, привалившись к стене, жду.

Зара, стесняясь, медленно поднимает руки и снимает жакет. Тонкая ткань соскальзывает с ее плеч. Под ним только тонкая рубашка или ее подобие из той же прозрачной ткани, что и шаровары. Крупная грудь с большими темными сосками выпадает из выреза. Она выглядит… потрясающе.

Ее взгляд снова встречается с моим. В нем больше нет смущения. Решимость. Она склоняется надо мной. Ее руки осторожно развязывают завязки на моих штанах. Легким движением стаскивает их вместе с портками. Я не двигаюсь, не сопротивляюсь. Тело мое, но как будто подчиняется чужой воле.

Зара поднимается. Быстро скидывает свои прозрачные шаровары. Под ними ничего нет, кроме темного треугольника кудрявых волос.

Мой взгляд скользит по ее телу. Она не идеальна, не фотомодель. Есть небольшая складки на животе, много веснушек. Но она… настоящая. Живая. Теплая. И в этот момент, после всего, что было, после смерти, пыли, жажды, страха… она кажется самой прекрасной, что я видел.

И у меня все встает. Неожиданно и резко. Тело, кажется, решило жить своей жизнью, несмотря на усталость мозга.

Зара видит это. Ее глаза на секунду расширяются, но тут же снова обретают решимость. Она делает шаг ко мне, ее фигура возвышается надо мной в мягком свете ламп.

— Господин, я все сама, вас ничто не тревожить, — произносит она с милым акцентом будто заученную речь.

* * *

Утром мне было… стыдно.

Я ругал себя за то, что поддался зову плоти, что не устоял, что теперь непонятно, как глядеть в глаза Марьяне, казакам…

Когда проснулся, Зары не было. Чистое полотно, заменившее нам постель, хранило запах ее тела. А еще там было красное пятнышко. Совсем маленькое, но тем не менее. Персиянка и правда, оказалась девушкой.

Как мне себя с ней вести? Что ждать от Марьяны? Их циничный, но четкий расчет мне был понятен.

Женщины… Как они ловки в штурме крепостей по имени мужчины! Я не Куня-Арк, я уже выкинул белый флаг.

Но что меня ждет? Ночь с казачкой? С почти ребенком?

О, я был готов лезть на стенку, чтобы все отыграть назад.

Или не готов?

Спрятавшись ото всех в своей каморке, я тянул и тянул время своего появления на свет божий. Чего ждал? Сам не знаю. Быть может, надеялся, что зайдет Марьяна и спокойно скажет, что мне все приснилось? Или иного? Намека на вечер?

Старый ловелас! Последнее танго в Париже по тебе плачет…

Так и просидел почти до обеда в ожидании неизвестно чего. И дождался.

— Петра Черехова срочно вызывают в ставку походного атамана!

Зычный голос во дворе показался спасательным кругом. Прицепил к поясу все нужное железо, одернул на себе чекмень, пропыленный, штопаный, готовый вот-вот по швам расползтись. Вышел во двор решительным шагом с мыслью о том, что нужно найти портного и заказать себе новый кафтан, и я даже знаю, какой фасончик выберу, несмотря на общественное осуждение.

— Петр, ты не поел, — догнал меня голос Марьяны, когда я уже намеревался нырнуть в проем, ведущий в проулок, он же конюшня.

Повернулся. На меня смотрели спокойные глаза, не игривые, без насмешки, без вызова или намека. Глаза матери — вот подходящее определение. Сколько же ей пришлось пережить за последний год? Видимо, немало.

Девушка протянул мне кусок лепешки, из которого соблазнительного пахло жареной бараниной, луком и зеленью. Я забрал этого прародителя шаурмы, Марьяна, не сказав больше ни слова, развернулась и ушла.

Я пожал плечами и пошел к своему скакуну, один вид которого наполнял мое сердце радостью. Не конь, а загляденье — я все-таки добыл себе аргамака с сухой головой на лоснящейся лебединой шее и с изящными, словно точеными ногами. Беспризорных ахалтекинцев по предместью шастало немало — остались после убитых в городе йомутов, вот мне одного и захомутали мои казачки. В переходе через пустыни к Бухаре — а я не сомневался, что мы там рано или поздно окажемся — мне такой конь пригодится.

— Вашбродь, уже оседлал, — радостно приветствовал меня Муса.

— Как глаз, Тахтаров?

— Заживает, — осклабился татарин.

Выглядел он таким довольным, что того гляди скажет: мне с одним глазом целиться сподручнее.

— Едем, сотник! — авансом наградил меня званием ординарец Платова, поторапливая.

Муса радостно свистнул. Обрадовался за мое повышение?

Погнали.

Ехать нам выпало недолго, полчаса неспешной рысью. Штаб Орлова располагался в роскошных пригородных садах, все в той же кибитке, где меня ждал традиционный дым коромыслом. По соседству со ставкой раскинулся большой персидский табор, куда из города сбегались персияне-невольники, которых все называли «догма». Из их числа набирали команды для пробивки сапы, работали бригадным методом, дело спорилось — под прикрытием толстого щита-мантелета галерея достаточно быстро продвигалась к стене цитадели. К бессильной ярости ее защитников, обнаруживших на рассвете, который подарочек им приготовили урусы.