Хорунжий

Мы дружно подняли глаза — вполне реально, стена и двух саженей не имела.

Не понадобилось. Заскрипели петли, дверь слегка приотворилась, из щелочки выглянуло испуганное овальное лицо пожилого блондина с красивыми голубыми глазами. «Что за невидаль?»– удивился я.

— Гальча, открывай! (2) Урус пришел! — резко, как выплюнул, крикнул Ахмед, но хозяин заколебался.

Козину ждать надоело. Он с размаху долбанул по двери, оттолкнув негостеприимного блондина Азиза, вломился в тенистый полутемный двор и замер — на него летел здоровяк с задранной кверху саблей. Не долго думая, урядник вскинул свой штуцер и, не прикладывая его плечу, выстрелил в грудь нападавшему. Тот выронил саблю, опустился на колени, хозяин дома громко вскрикнул. Казаки без церемоний по двое проскочили во двор и распределились по его периметру. Муса залетел следом за ними, схватил «гальчу» за шиворот и приставил ему к горлу свой трофейный пычак. Вид его был страшен — пустая, еще не зажившая глазница, зверский оскал. Хозяин дома что-то забормотал в свое оправдание.

Я без суеты зашел следом, не хватаясь за оружие — правая кисть еще побаливала, и настроения это не прибавляло. Следом с трудом протиснулся Кузьма, которому пришлось изрядно наклониться, чтобы протиснуться под притолокой входной двери.

— Кто это? — кивнул я на крепыша, елозившего по утрамбованной земле, как разрубленный лопатой толстый земляной червь.

Муса встряхнул задыхающегося хозяина дома. Получив скорее не ответ, а сдавленный стон, пояснил:

— Говорит, что охранник.

— Спроси его, еще есть желающие встречи с Аллахом? — я поправил на боку тальвар. — Никита, да добей ты человека, чтоб не мучился. Остальные! Осмотреть комнаты!

— Странно, — удивился урядник, обнажая шашку, — вроде в живот целил, а попал в грудь.

Неподалеку раздался громкий пушечный выстрел. Я повернул голову, прислушиваясь.

— Единорог, — уверенно прокомментировал Козин, ткнув острием клинка в сердце охраннику. — Не сомневайтесь.

* * *

Мне уже бросилось в глаза довольно спокойное отношение казаков к теме рабства. Конечно, оно соответствовало духу времени, Хива была далеко не исключением из правил, уродливым наростом на теле планеты. В Америку продолжали везти негров на продажу, хваленые английские джентльмены набивали карманы на торговле людьми. От них не отставали испанцы, и даже французы, провозгласив свободу, равенство и братство, в вопросе о запрещении рабства были весьма непоследовательны. Чего уж греха таить — даже в родном Отечестве публиковали объявления «продаю двух девок-кружевниц и породистых борзых щенков». Казаков возмущало не рабство само по себе, а неволя православных братьев в плену у нехристей. Когда я увидел их злые лица, после того как они, пошарив по комнатам, начали выводить во двор измученных людей в цепях, в которых безошибочно определялись русские, понял, что блондинчику недолго осталось жить.

— Там еще остались, — хмуро поведал мне Козин, успевший, как пострел, пробежаться по дому. — Их связали так крепко, что ходить не могут. Двоим пятки железом прижгли. Ууу, сука… — протянул урядник, посмотрев с ненавистью на работорговца и тиская рукоять большого кинжала, засунутого вместе с парой пистолетов за широкий пояс.

— Вашбродь, может, его того? — тут же предложил Муса.

«Гальча» затрясся, сделав правильные выводы, из поведения казаков.

— Сюда! Сюда! — раздался громкий голос из дома. — Петра Васильевича зовите!

Я быстрым шагом отправился на голос, мимоходом отмечая, как оживают лица освобожденных рабов, как их губы шепчут молитву, а руки подносят к губам простенькие крестики. Отметил для себя и немалое пространство богатого двухэтажного дома, искусную резьбу на всех деревянных деталях — на изящных колоннах, напоминающих свечу в рюмочке-подсвечнике, на опорах навесов, на лестничных перилах. Богатый дом, спору нет, хотя комнаты по-прежнему блистали не отделкой, а копотью на стенах.

Все мои наблюдения были тут же позабыты, когда я на втором этаже обнаружил возбужденных гребенцов, толпившихся у входа в темную каморку. Обычно спокойные, несуетливые, степенные, они размахивали руками с странным выражением на лице — одновременно и счастливым, и озабоченным. В отсутствие урядника Зачетова, оставшегося в обозе из-за сломанной руки, ими командовал казак из Червленой по кличке Лукашка.

— Что у вас стряслось? — обратился к нему.

— Да вот… Как бы… Как бы землячку встретили, — поведал он мне, немного запинаясь.

— Чего???

Я отстранил его в сторону и заглянул в комнату. В дальнем углу, еле заметные в скупом свете, падавшим из двери и ниши в потолке, жались две тонкие девичьи фигуры.

— Марьянушка! — окликнул одну из них Лукашка. — Выходи, не бойся, это наш ахфицер, Петр Василич.

Девушки не шевелились.

Ну не больно-то и надо! Начнутся сейчас слезы, сопли…

Повернулся к Лукашке:

— Почему землячкой назвали? Она с Терека, из гребенских станиц?

— С Терека! — радостно подтвердил казак. — Но не червленая казачка, а из Семейного Терского казачьего войска. Побратимы наши, соседи. Станица Каргалинская. Мы ее семью знаем. Добрые казаки.

Я присвистнул:

— Это как же ее в такие дали занесло? Через полмира?

— С тятей поехали в Кизляр сродственников навестить. А те нас на рыбалку на море подбили, — вдруг раздался звонкий девичий голос.

— Как же вас угораздило через все море перелететь?

Девушка все больше смелела:

— Не перелететь! Штормом нас унесло. Думали в Гурьев городок добраться, а вышло худо. Ткнуло нас в окаянный берег, а там степняки налетели. Прямо в воде, на лодке нас сцапали.

— Иии… — подпустив интереса в голос, спросил я.

— Кого убили, как тятю, кого в полон, — спокойно, как нечто житейское, поведал девушка о приключившейся беде. Видимо, уже отболело у нее.

— Не снасильничали тебя? — ляпнул я не подумав.

Ко мне метнулась темная тень. Маленький кулачок врезался в плечо.

— Болтаешь! Здесь девственницы моих лет в большой цене. 250 золотых мискалей (3)! — гордо объявила девушка.

Много это или мало мне было неизвестно, да и не сильно интересовало. Гораздо больше — сама Марьяна. Ух, огонь, девка — чернобровая, глазищи как тарелки, станом гибкая как тростинка. И с характером. Сразу видно казачку. Но по моим меркам — соплюшка. Лет ей не больше шестнадцати. Вот же напасть мне на голову!

— А вторая кто? — кивнул я на оставшуюся в комнате фигурку.

— Зара! Персиянка она. Из Хорасана. Нас обеих хотели в ханский гарем продать, да не успели. Зарушка, иди сюда, не бойся. Офицер добрый, я-то знаю.

— С чего это я добрый? — растерялся я, озабоченный подрывом командирского авторитета. — Я строгий!

Хотел еще пару слов добавить, но слова застряли в горле. Из комнаты не вышла — выплыла настоящая шамаханская царица. Она удерживала двумя пальцами платок у рта, закрывавший пол-лица, но так хитро, что были видны и тонкий обвод коралловых пухлых губ, и блестящие чуть выпуклые темные глаза, и нежно-оливкового цвета матовая кожа, словно светящаяся изнутри, и очень правильные гармоничные черты с мягкими обводами, и приветливая улыбка. Как она смотрела! Боже, кто их, девушек, такому учит?! В ее взгляде — не меньше мегатонны доброты…