Хорунжий

— Не волнуйся, вашбродь, — шепнул мне украдкой Мамаш, проявляя редкую осведомленность. — Как только прозвучит призыв на предзакатную молитву, торговцы разойдутся и разведут рабов по окрестным домам.

Мы двигались в плотном потоке спешивших в город людей и повозок по длинной неширокой улице, ограниченной с обеих сторон сплошными линиями из стен-дувалов и глухих фасадов домов. Добрались до открытого пространства, и нам открылась крепостная стена и Пахлаван-Дарваза с двумя тонкими круглыми башнями с синими куполами и темным квадратом туннеля, соединявшим, как выяснилось чуть позже, внешние и внутренние ворота. В закатном солнце цитадель была по-своему красива — светло-бежевые стены казались игрушечными, несмотря на свою высоту, будто приглаженные лопаткой ребенка, слепившего песчаный замок на пляже, изящные зубцы отбрасывали длинные тени. За ними возвышались минареты Хивы, высокие и узкие, словно фабричные трубы, на фоне ярко пылающего солнечного диска, стремительно клонящегося к закату. Нам следовало поспешить, пока не закрыли ворота.

Площадь перед Пахлаван-Дарваза пересекал канал. Чтобы попасть в ворота, требовалось перейти мостик, перед которым образовался небольшой затор. Я подал знак Мамушу, чтобы проталкивался энергичнее. Мы ввинтились в толпу, Кузьма зарычал, люди расступились, и мой осел вступил на помост — до ворот оставалось всего ничего.

Нас остановили копья четырех стражников-пайшабов, хранителей ворот цитадели, с круглыми щитами и кривыми саблями на боку. Их лица выражали усталость и нетерпение — день подходил к концу, и им хотелось поскорее закончить с рутиной. Один из них грозно закричал на Мамуша, теснившего их конем.

Нетрудно догадаться, чем было вызвано столь агрессивное поведение. Они собирались закрыть ворота — на мой взгляд, несколько преждевременно. С моим выводом оказалась полностью согласна напиравшая на мостик толпа. Караванщики, чьи надежды на ночлег за стенами таяли вместе с солнцем, подняли гвалт, ругаясь на всех языках — фарси, тюркском, арабском, русском с восточным акцентом. Они кричали, молили пропустить, трясли мешками, обещая мзду, но охрана была непреклонна. Жесты стражников были резкими и приказывающими — ворота закрываются, подождите до утра.

Я слез с осла, приблизился к стражникам и принялся им объяснять по-арабски, что веду своего раба, рассчитывая сделать из него выдающегося борца, поклониться могиле святого Пахлавана Махмуда, тыча при этом в сторону невозмутимого Кузьмы. Мамаш переводил — вернее озвучивал ранее заготовленный текст. Старший стражник заколебался, святого борца и философа в Хиве чтили — мои аргументы по местным меркам были весомы, их лишь следовало подкрепить звонкой монетой.

Я полез в переметную сумку за бакшишем, но тут у ворот появился небольшой отряд туркменов, их старший что-то прокричал стражнику обвиняющим тоном. Пайшаб недовольно скривился и отрицательно покачал мне головой. Наверное, его сердце обливалось кровью при мыслях об упущенной выгоде. Он, наверняка, рассчитывал получить немалое число танга от толпившихся у моста путников. Они поняли все верно, спрятали приготовленные монеты и начали расходиться.

Пришел черед Ахмеда, нашего подставного караванбаши. Он проскочил мимо стражников и обрушился с упреками на туркменов, махал руками, тряс чалмой, в его тихим обычно голосе сейчас звучали такие гневные пассажи, что даже казаки в маскарадных полосатых халатах, наверное, едва сдерживали улыбки.

— Безбожники! Дьяволы! Мы здесь по приказу хана, привезли продукты! С нами раненый! Пустите! Аллах свидетель, щедро заплатим! — кричал он, то тыча рукой в сторону верблюдов с носилками, то порываясь сорвать с себя тюрбан, то запуская ее за пазуху. Вытащил мешочек с монетами, подкинул его в руке. — Берите, подавитесь!

Высокие стройные туркмены, похожие на кавказцев, только намного смуглее, слушали его, не выказывая ни алчности, ни гнева, ни сострадания. Их лица, сухие, точно у мумий, оставались бесстрастны, когда они развернулись и двинулись прочь. Их фигуры в длинных до земли халатах в коричневую и синюю полоску скрылись в темном проеме, в конце которого саженей через пять виднелись внутренние ворота.

«Волков мог бы и предупредить о тоннеле, — сердито подумал я. — Хорошо, что нет захаба. Теперь придется брать еще и вторые ворота».

Сердце колотилось где-то в горле, отбивая непривычно частый ритм. Снаружи — показное спокойствие, внутри — напряжение, натянутое туже, чем самая крепкая струна на домбре.

Старший стражник громко прокричал, чтобы все разошлись по домам и караван-сараям, что ночь — это время бродяг, воров и прелюбодеев, с которыми они поступят по всей строгостью закона, обнаружив вне крыши над головой.

Так мне перевел Мамаш.

— Скажи им, что никто не может помешать мусульманину совершить намаз!

Я демонстративно вытащил из хурджина молельный коврик и направился к Пахлаван-Дарваза. Стражники переглянулись и трусцой побежали в туннель, неуклюже придерживая сабли на боку. Раздался высокий, пронзительный крик, и тяжелые створки ворот, окованные железом и украшенные вычурными резными узорами, скрипнули, тяжело двинувшись навстречу друг другу.

Мне удалось заглянуть в туннель, прежде чем ворота окончательно захлопнулись перед моим носом. Была мысль ворваться внутрь, затеять свалку, сломать пару шей, потом подтянулись бы ребята… Но нет, внутри оставались туркмены, показавшие себя профессионалами. Значит, переходим к плану «Б».

— Кузьма! — громко крикнул я, отбросив маскировку. — Верблюда сюда! Остальные знают, что делать.

За мостиком псведовозчики спрыгнули на землю и побежали разбирать оружие. Назаров потащил вперед верблюда, что-то ласково ему нашептывая. Послушное животное, бодро переступая мускулистыми ногами, приблизилось к воротам. Взмах ножа — тюки полетели за землю в тот самый миг, когда створки с лязгом столкнулись. Кузьма привалил к ним тюки, вытащил из них шнур-фитиль, пропитанный селитрой и высушенный на солнце. Мамаш, не теряя времени даром, подъехал, спрыгнул с лошади, помог его размотать. Удар креслом — фитиль вспыхнул.

— Ходу! — завопил я.

Киргиз не нуждался в понуканиях. Он вскочил на коня и бросился наутек. А Назаров зачем-то ухватился за поводья и попытался утянут бактриана.

— Кузьма! Оставь его, быстро в ров! Это приказ!

Мы побежали, сверкая пятками и без раздумий прыгнули в канал, в его дурно пахнущую зеленую воду. Не просто взрыв, а настоящий грохот раздался в створе Пахлаван-Дарваза. Ворота — массивные, казавшиеся незыблемыми — разлетелись на куски. Щепки, обломки дерева, исковерканное железо, тучи пыли и дыма, ошметки несчастного бактриана взметнулись в воздух. На месте створок зиял огромный пролом, сквозь который были видны ошарашенные окровавленные лица немногих уцелевших стражников, отброшенных взрывной волной.

Лошади гребенцов заржали, встали на дыбы, но приученные к бою повиновались командам своих наездников. Казаки, пулей проскочив мост, устремились в туннель, весь затянутый кирпичной пылью и горящими угольями. Я бежал уже за ними, срывая на ходу мокрую рубашку и молясь всем богам, чтобы внутренние ворота не успели захлопнуть. У туннельного проема притормозил — сверху посыпались обломки, — и снова бросился вперед.

Есть!

Створки внутренних ворот распахнуло до упора взрывной волной, уцелевшие туркмены, контуженные, растерявшиеся, улепетывали со всех ног, позабыв об охране, а гребенцы с лихим свистом неслись за ними, рубили на всем скаку. Я увидел все это сквозь красноватую завесу кружившейся перед глазами пыли.